Кистер прошелся по комнате.

– Послушайте, Лучков,- сказал он наконец,- если вы действительно, не шутя, убеждены в том, что вы говорите,- чему я, признаюсь, не верю,- то позвольте вам сказать:

стыдно и грешно вам так оскорбительно толковать мои поступки и мои намерения. Я не хочу оправдываться... Я обращаюсь к вашей собственной совести, к вашей памяти.

– Да; я помню, что вы беспрестанно перешептывались с Марьей Сергеевной. Сверх того, позвольте мне опять-таки спросить у вас: не были ли вы у Перекатовых после известного разговора со мной?, После этого вечера, когда я, как дурак, разболтался с вами, с моим лучшим другом, о назначенном свиданье?

– Как! вы подозреваете меня в...

– Я ни в чем не подозреваю другого,- с убийственной холодностью прервал его Авдей,- в чем я самого себя не подозреваю; но я также имею слабость думать, что другие люди не лучше меня.

– Вы ошибаетесь,- с запальчивостью возразил Кистер,- другие люди лучше вас.

– С чем честь имею их поздравить,- спокойно заметил Лучков,- но...

– Но,- прервал его в свою очередь раздосадованный Кистер,- вспомните, в каких выражениях вы мне говорили об... этом свиданье, о... Впрочем, эти объяснения ни к чему не поведут, я вижу... Думайте обо мне, что вам угодно, и поступайте, как знаете.

– Вот этак-то лучше,- заметил Авдей.- Насилу-то заговорили откровенно.

– Как знаете!
– повторил Кистер.

– Я понимаю ваше положенье, Федор Федорыч,- с притворным участием продолжал Авдей.- Оно неприятно, действительно неприятно. Человек играл, играл роль, и никто не замечал в нем актера; вдруг...

– Если б я мог думать,- перебил его, стиснув зубы, Кистер,- что в вас говорит теперь оскорбленная любовь, я бы почувствовал к вам сожаленье; я бы извинил вас... Но в ваших упреках, в ваших клеветах слышится один крик уязвленного самолюбия... и я не чувствую к вам никакой жалости... Вы сами заслужили вашу участь.

– Фу ты, боже мой, как говорит человек!
– заметил вполголоса Авдей.Самолюбие,- продолжал он,- может быть;

да, да, самолюбие во мне, как вы говорите, уязвлено глубоко, нестерпимо. Но кто же не самолюбив? Не вы ли? Да; я самолюбив и, например, никому не позволю сожалеть обо мне...

– Не позволите?
– гордо возразил Кистер.- Что за выражение, милостивый государь! Не забудьте: связь между нами разорвана вами самими. Прошу вас обращаться со мною, как с посторонним человеком.

– Разорвана! Связь разорвана!-повторил Авдей.-Поймите меня: я с вами не кланялся и не был у вас из сожаления к вам; ведь вы позволите мне сожалеть о вас, коли вы обо мне сожалеете!.. Я не хотел поставить вас в ложное положение, возбудить в вас угрызение совести... Вы толкуете о нашей связи... как будто бы вы могли остаться моим приятелем по-прежнему после вашей свадьбы! Полноте! Вы и прежде-то со мной знались только для того, чтоб тешиться вашим мнимым превосходством...

Недобросовестность Авдея утомляла, возмущала Кистера.

– Прекратимте такой неприятный разговор!
– воскликнул он наконец.-Я признаюсь, не понимаю, зачем вам. угодно было ко мне пожаловать,

– Вы не понимаете, зачем я к вам пришел?-с любопытством спросил Авдей.

– Решительно не понимаю.

– Не...ет?

– Да говорят вам...

– Удивительно!.. Это удивительно! Кто бы этого ожидал от человека с вашим умом!

– Ну, так извольте ж объясниться наконец...

– Я пришел, господин Кистер,- проговорил Авдей, медленно поднимаясь с места,-я пришел вас вызвать на дуэль, понимаете ли вы? Я хочу драться с вами. А! Вы думали так-таки от меня отделаться! Да разве вы не знали, с каким человеком имеете дело? Позволил ли бы я...

– Очень хорошо-с,- холодно и отрывисто перебил его Кистер.-Я принимаю ваш вызов. Извольте прислать ко мне вашего секунданта.

– Да, да,- продолжал Авдей, которому, как кошке, жаль было так скоро расстаться с своей жертвой,- я, признаться, с большим удовольствием наведу завтра дуло моего пистолета на ваше идеальное и белокурое лицо.

– Вы, кажется, ругаетесь после вызова,- с презреньем возразил Кистер.-Извольте идти. Мне за вас совестно.

– Известное дело: деликатесе!.. А, Марья Сергевна! я не понимаю по-французски!
– проворчал Авдей, надевая фуражку.-До приятного свидания, Федор Федорыч!

Он поклонился и вышел.

Кистер несколько раз прошелся по комнате. Лицо его горело, грудь высоко поднималась. Он не робел и не сердился;

но ему гадко было подумать, какого человека он считал некогда своим другом. Мысль о поединке с Лучковым его почти радовала. Разом отделаться от своего прошедшего, перескочить через этот камень и поплыть потом по безмятежной реке... "Прекрасно,-думал он,-я завоюю свое счастье.- Образ Маши, казалось, улыбался ему и сулил победу.-Я не погибну! нет, я не погибну!" - твердил он с спокойной улыбкой. На столе лежало письмо к его матери... Сердце в нем сжалось на мгновение. Он решился на всякий случай подождать отсылкой. В Кистере происходило то возвышение жизненной силы, которое человек замечает в себе перед опасностью. Он спокойно обдумывал всевозможные последствия поединка, мысленно подвергал себя и Машу испытаниям несчастия и разлуки-и глядел на будущее с надеждой. Он давал себе слово не убить Лучкова... Неотразимо влекло его к Маше. Он сыскал секунданта, наскоро устроил свои дела и тотчас после обеда уехал к Перекатовым. Весь вечер Кистер был весел, может быть слишком весел.