Шрифт:
– Кто же?
– Марчелло Мастроянни.
– Кто-кто?
– Так мы называем шофера академика Карналя.
– Ах, этот лопух, этот лодырь! Да он спит так, что его водородной бомбой не разбудишь! Он и на работе спит без просыпу. Целыми днями храпит в машине.
Кучмиенко решил, что Анастасия не возражает, и тихонько подтолкнул ее к подъезду.
– Погодите, - удивилась она.
– Я же ни на что не согласилась. Мы не составили плана вашего... водопоя.
– Это займет какую-нибудь минутку, не больше. Не тревожьтесь. Я тихо. Ваших никого не разбудим. Я, знаете, как мышь. На площадке, возле лифта, не отпуская лифта и не закрывая дверей...
Она никак не откликнулась на его намек о тех, кто живет в квартире, и это еще больше убедило его, что Анастасия живет одна, хотя уверенности еще не было. Какая-нибудь старушенция или тетка с усами и басовитым голосом, такими тетками в Киеве набиты все квартиры в центре.
– Ладно, - пожала плечами Анастасия.
– Дам вам воды, а то еще умрете от жажды, и я буду виновата. Достаточно с меня провинностей, которых я набралась сегодня на Русановке.
– Там никаких провинностей, - поспешил он ее успокоить, входя в подъезд вслед за ней.
– Обычный вечер, немного было перепалки, но ведь молодость! Диалектические процессы происходят не где-то в жизни, они всюду, в советских семьях тоже.
– Если диалектика и впрямь такова, то я заменила бы ее чем-нибудь другим, - засмеялась Анастасия, входя в кабину лифта.
Лифт был тесный, как во всех малометражных домах. Голубой пластик, алюминий, автоматика, почти герметичность, будто что-то космическое. В таком лифте, наверное, хорошо целоваться с девушками, никто не увидит и не услышит, можно нажимать на кнопки, шугать то вверх, то вниз хоть целый день, бесшумно и счастливо. Но ночью лифт гремит, будит весь дом, да и ты ведь не мальчишка, перед тобой - не влюбленная в тебя девушка, а привлекательная молодая женщина, красивая и, пожалуй, хищная, как тигрица. Неосторожное прикосновение - и выцарапает тебе глаза.
Кучмиенко терпеливо играл роль святого, жался в лифте, опасаясь, как бы его мягкие, как тесто, телеса не наплыли на Анастасию, не коснулись ее, не задели. Когда вышли из лифта и он увидел, что Анастасии надо пройти в конец длинного темного коридора, он пробормотал что-то о том, что негоже оставлять женщину одну в таких дебрях, и несмело проводил ее до дверей, но когда Анастасия отперла дверь и, не приглашая Кучмиенко войти, быстро исчезла в квартире, даже не зажигая света, наверное направившись в кухню за стаканом воды, он тоже втиснулся в прихожую, потом дальше - вслед за Анастасией. Свет на кухне резанул его по глазам, он заслонился от неожиданности, тут Анастасия увидела его, сказала удивленно и возмущенно сразу:
– Вы же обещали...
– Взглянуть, как вы живете.
– А зачем вам это нужно? Улучшать мои жилищные условия не требуется, у меня и так излишек площади.
– Уж так оно сложилось... Такой случай... Больше не повторится...
– Поскольку я не из вашего ведомства, вам это ни к чему, - сухо сказала Анастасия.
– Как сказать, как сказать...
Он жадно хлебал воду, одну чашку, другую, смотрел поверх чашки на Анастасию, пытался поймать ее взгляд, сплести свои бесцветные глаза с ее черно-зелеными. Она избегала, откровенно не хотела вступать в поединок взглядами, стояла, ждала, когда он уйдет.
– Значит, так и не покажете?
– Что показывать?
– Ну, как живете...
– он уже повторялся, уже запутался в безвыходности, чувствовал, что ничего не вышло, нужно пожать руку, поцеловать, может, даже поцеловать щеку, игриво подпрыгнуть, как молоденький петушок, тогда бы он остался хозяином положения, а так можно опозориться по самые уши...
Но Анастасия точно бы передумала, или, может, у нее был какой-то коварный план, она легко обошла Кучмиенко, прошла в комнату, включила свет.
– Смотрите, пожалуйста. Только не пугайтесь. Я привыкла без роскоши.
Смотреть, собственно, было не на что. Диван, два кресла, журнальный столик, вдоль стены - стеллаж, набитый книгами. Больше ничего. Даже стола со стульями не было. Садиться в кресло? Слишком поздно. Подойти к стеллажу, поинтересоваться книгами? Но книг он не признавал. Книги съедают в квартире кислород, в этом убедила его Полина. Они не держали дома ни одной книжки, не выписывали газет - газеты съедают кислород с еще большей жадностью. Они ограничивались радио, телевизором, пластинками, то есть так называемой бытовой электроникой, в которой их Юка был просто бог.
– В той комнате только тахта, на которой я сплю, и платяной шкаф. Больше ничего.
– Стол, - сказал растерянно Кучмиенко.
– Как же вы обедаете?
– Обедаю? Когда дома, то на кухне.
– А гости?
– Гости? Веду в ресторан. В центре полно ресторанов. Не я веду - так меня ведут. Так и обхожусь...
– А-а, - Кучмиенко думал, о чем бы еще спросить, - вы ведь газетчик... Пишете статьи, работаете... Как же... без стола?
– А я люблю лежа. Как Гоголь и Марк Твен. Дома что? Дома большей частью читаешь. Писать - в редакции. У нас там режим: не отходя от редакционного стола, положить готовый материал. Так, как и у вас.