В балетной студии, куда у Айгюль было направление, девушку приняли без проволочек - туркменских детей, уцелевших от страшного землетрясения в Ашхабаде, принимали тогда везде: в Москве, в Ленинграде, на Украине - всюду давали им приют. Однако Айгюль заявила, что приехала совсем не для того, чтобы найти приют, она хочет учиться и хочет показать, что уже умеет и на что еще способна. Строгие педагоги посмотрели и увидели. Старый Меред мог спокойно уезжать в свои Каракумы, внучка оставалась тут, получила общежитие, стипендию, Она не рассказывала дедушке только о том, что надеялась найти Карналя, спросить, сохранил ли он ту памятку о базара в Мары, предполагал ли когда-нибудь увидеть Айгюль - не маленькую и робкую, а такую, как она теперь?

Карналь тогда уже перебрался от Кучмиенко в университетское общежитие, жил в комнате с двумя старшекурсниками и аспирантом Васей Дудиком, они в шутку называли его Лейбницем за увлечение десятком наук сразу. Студент Карналь переживал тогда тяжелые времена по многим причинам, которые от него не зависели, но в то же время обусловлены были (хотя бы частично) его характером, толкающим на поступки безрассудные и, пожалуй, необъяснимые для людей, привыкших к упорядоченности и послушанию даже в мыслях.

Айгюль пришла в общежитие вечером, в наивной уверенности, что Карналь не может слоняться по бульварам с одесскими девушками, а должен сидеть и ждать ее появления. Четыре года ожидания без обещаний, ясное дело, для кого угодно показались бы безнадежными, если не сказать - бессмысленными, но Айгюль была убеждена, что ее ждут, раз ждала она, да еще и приехала в этот клокочущий город. Слишком много было у нее утрат, чтобы судьба не сжалилась над нею. Убит на войне отец. Погибла в Ашхабаде за те тридцать секунд землетрясения мать, разрушена была ее студия в туркменской столице. А она, Айгюль, осталась жива, ее хотели послать в Москву, но она выбрала Одессу, выбрала только потому, что тут должен был ждать ее Карналь. И вот она нашла его общежитие и комнату на втором этаже, в комнате никого не было, если не считать какого-то чудака, что гнулся над книжкой, спиной к двери, и не отрывался от книжки даже тогда, когда Айгюль вошла в комнату, подошла к нему, когда достала из сумочки серебряную трубочку с девятью серебряными бубенчиками и тихо качнула ими над ухом того согнувшегося, съежившегося, задумавшегося.

От неожиданности он вскочил, увидел высокую, с черными толстыми косами, девушку, узнал и не узнал, испугался и обрадовался, отступил на шаг, воскликнул, еще не веря:

– Айгюль?

– Здравствуй, Карналь, - сказала она.
– Теперь я уже могу сложить свои девять шариков с твоими...

– Прости, - пробормотал сконфуженно Карналь, - понимаешь, я...

– Ты потерял их?

– Почему бы я должен их потерять?.. Только они не здесь... Студент, видишь ли, ничего не имеет, кроме конспектов. Я оставил их у отца в селе. Они там...

– Тогда возьми и эти, - мгновенно нашла выход из положения Айгюль.

– Я рад тебя видеть... Черт!
– хлопнул себя по лбу Карналь.
– Я говорю какие-то глупости!

Он взял Айгюль за руки, повернул к окну, встревоженно спросил:

– Как ты сюда добралась?

– Приехала.

– Не может быть!

– И хочу мороженого!
– не отвечая на его довольно-таки глупое восклицание, заявила Айгюль.

Карналь растерялся еще больше.

– Тут у нас есть аспирант Вася... Он придет, я возьму у него немного денег...

– Деньги есть у меня!

Для нее все было так просто и естественно: приезд, встреча, разговор, каприз. А Карналь никак не мог опомниться, терялся все больше, понимая, как все не просто. Все эти годы он был занят только собой, начинял свою голову науками, ни о чем не заботился, если и писал в Туркмению Раушат, то дважды или трижды в год - коротенькие открыточки к празднику. Передавал привет Айгюль - вот и все. Она для него продолжала оставаться маленькой девочкой, которая учила его держаться на ахалтекинце, доказывала базар в Мары и бой баранов на совхозной площади. Люди и вещи сохраняются в памяти неизменными, и когда ты видишь, как подействовало на лих время, либо удивляешься, либо пугаешься, либо радуешься. Карналь сам не знал, что он почувствовал, увидев Айгюль, совсем не похожую на ту, какой она была четыре года назад.

– Как твоя мама Раушат?
– спросил он и сразу понял, что спрашивать об этом не надо было. Айгюль еще сохраняла улыбку на губах, но улыбка теперь была горькая, мучительная, из глаз тихо покатились слезы, и девушка не вытирала их, не шевелилась, вся окаменела.
– Прости, Айгюль, - Карналь топтался возле девушки, смущенный и неумелый.
– Я не знал... Что с мамой?..

Девушка склонила голову, крепко сжала веки, словно хотела унять слезы, сдавленно прошептала:

– Мы были в Ашхабаде... Она жила со мной... Хотела видеть меня балериной... И это землетрясение... Все было уничтожено за какие-то секунды... Меня вытащили из-под обломков... А мама Раушат...

– Ты сядь, сядь. Успокойся, - он взял девушку за плечи, повел к стулу, она переставляла ноги как во сне, клонилась на него, он должен был ее поддержать, чтобы не упала, но сесть Айгюль не хотела, вся напряглась, удержаться на ногах для нее, видимо, было очень важно, и Карналь стоял тихо, словно поддерживал драгоценную вазу.

В дверь заглянул аспирант Вася Дудик, сунулся было в комнату, но увидел Карналя в такой странной позе с незнакомой девушкой, испуганно попятился. Карналь кивнул ему, показал на копчиках пальцев: дай денег! Тот мигом вынул из кармана несколько засаленных бумажек, положил на край кровати, исчез. Карналь смотрел в открытое окно комнаты, видел ветку какого-то дерева за окном, совсем забыл, какое именно дерево там растет, хотя, кажется, должен был бы знать, но сейчас было не до дерева и вообще не до того, что делается там, за окном, во всей Одессе или во всем свете. Вот возле него молодое прекрасное существо, одинокое, сирота, в свои восемнадцать лет пережила уже самые тяжелые утраты. В последнем отчаянии преодолела тысячекилометровые расстояния, принесла ему самое дорогое из того, что имела, - девичью гордость, может, и величайшую любовь, а он стоит беспомощный, бессильный, никчемный. Ибо кто он? Студент-четверокурсник, с неопределенным будущим, без положения, бедный. Как завидовал он сейчас уверенным, сильным, твердо устроенным в жизни людям, которые сами чувствуют себя счастливыми и с удовольствием делают счастливыми других. А у него все не так. Еще маленьким влюбился было в Оксану Ермолаеву. За ней ухаживали студенты, которые приезжали на каникулы, ходили в белых брюках, белых, начищенных зубным порошком, туфлях, играли в волейбол и употребляли какие-то непонятные слова. А кто был он? Сопляк, ученик седьмого класса. На фронте влюбился в ротную санитарку Людмилку, чистую и прекрасную девочку, вокруг которой так и вились офицеры даже из соседних батальонов. А он был простой сержант-батареец и ничего не мог сделать для девушки, разве что покатать ее на своей битой-перебитой трехтонке. Смех и грех! Самое же удивительное, что Людмилка согласилась поехать, но катание это закончилось трагично, чего он не сможет простить себе до конца жизни. Наверное, суждено ему быть несчастливым в любви, может, не смеет он и мечтать об этом высоком чувстве? Страшно ему было подумать, что Айгюль могла выбрать именно его, надеяться на него, верить в него.