Тот упорно подталкивал соседа к двери. Видно, это уже было привычным, так как сосед не очень и упирался, особенно же когда увидел, что стол еще и не накрыт, зацепиться, собственно, пока не за что...

– Предложение не принимается, - выталкивая его, бормотал Юрий.
– Пить еще рано. Топай, друг, топай!

– Ну, кибернетики!
– без злости воскликнул сосед.
– А в зоопарке, слышали, бегемот утонул?

– Не в "Экстре", не в "Экстре", - закрывая за ним дверь, промолвил Юрий, но только щелкнул замок, как снова кто-то зазвонил. Юрий еще стоял у двери, отворять не спешил да и попросту не хотел. Ведь звонить мог только сосед. Еще скажет, что в зоопарке обезьяны обгорели; сторожиха уснула, а в вольере что-то загорелось, обезьяны обгорели. Теперь что? Будут судить сторожиху или нет? Заставят ее возместить стоимость обгоревших обезьян из восьмидесятирублевой зарплаты или обойдется? Юрий знал репертуар соседа наизусть и даже хотел изложить своим гостям, но ему не дали и рта раскрыть, так как звонок прозвучал снова, настырный, даже какой-то рассерженный. Юрий приоткрыл дверь, не снимая цепочки, приготовился произнести свою особенно ехидную остроту в адрес соседа, но не произнес ничего, растерянно потоптался у двери, спросил почти несмело:

– Это в самом деле ты?

– Отворяй!
– сердито закричали с той стороны.
– Не узнаешь родного отца? Дожил!

– Если это так называемый родной отец, то пожалуйста, - наконец вышел из кратковременного оцепенения Юрий и впустил в квартиру Кучмиенко-старшего.

Серый, в чуть заметную клетку костюм, прическа под Карналя, голова учтиво наклоняется, чтобы сразу же вздернуться кверху по какой-то едва уловимой косой липни. Кучмиенко заполнил собой обе комнаты, он вытеснил оттуда всех, не было хозяев, не было гостей, был только он - солидный, уважаемый, но в то же время милостиво-добродушный. Его царствование в пространстве продолжалось только мгновение, он сделал плавный жест рукой, отодвинулся немного в сторону, повернулся и так и сяк и сразу уступил место, дал жить другим, щедро, доброжелательно.

– Какое приличное общество!
– воскликнул Кучмиенко.
– Совинский? Неужели? Ну, сюрприз! А вы? Анастасия? Приятно и очень, Кучмиенко. В данном случае - раб своих детей. Позвольте поцелую вашу ручку. Старомодно, но прилично. А где моя невесточка Людочка? Твою ручку тоже. В моем возрасте это все, что осталось.

– Так называемая скромность, - прокомментировал Юрий без видимого почтения.

Видно, его раздражало присутствие отца, двоим им было тесно под этим низким потолком, пространство малометражной квартиры явно не подходило к широкой фигуре Кучмиенко, еще более широкой благодаря костюму в клетку, а может, это костюм в клетку не подходил к малометражной квартире. Как бы там ни было, а впечатление складывалось такое, будто Кучмиенко заполнил собою все, никому не оставил ни места для пребывания, ни воздуха для дыхания, повсюду царила широкая, тучная фигура, округлые, всеохватные жесты, нигде никто не мог на спрятаться, ни спастись от внимания, щедрот и доброжелательности этого человека, который привык всегда находиться в центре внимания, никому и нигде не уступая этих словно бы от рождения предоставленных ему привилегий. Юрий унаследовал отцовскую натуру, многословием своим он именно и стремился, пожалуй, бессознательно, но упорно, поставить себя в центр общего внимания, завладеть всеми, не дать никому рта раскрыть, соперников терпеть не мог никаких, даже когда таким соперником выступал его родной отец.

– Ты как, - спросил он Кучмиенко, - приехал или заехал?

– Точно сформулированный вопрос, - удовлетворенно заметил Кучмиенко. Именно - заехал или приехал? Вопрос и сразу намек: катись, батюшка, как можно дальше, так как ты мешаешь нам развиваться согласно Конституции и качать права. Так? Успокойся, сыночек, я не заехал, а приехал! Машину отпустил и добираться буду с Русановки, как рядовой советский гражданин. Ты не ждал меня в гости и не рад мне? Зато рада моя невесточка. Правда же, Людмилка?

– Пожалуйста, садитесь, - приветливо пригласила Людмила.
– Я сейчас начну накрывать на стол, у нас ужин. Очень хорошо, что вы как раз...

– Понял?
– победоносно взглянул на Юрия Кучмиенко.
– Людмилка понимает меня... У нее воображение работает прекрасно. Она знает мою жажду общения с молодежью...

– И так называемую тоску, - подсказал Юрий сквозь зубы.

– Стар стал, недослышал.

– Всегда хочется кого-то съесть, - так же сквозь зубы процедил Юрий, все больше раздражаясь против отца.

– Совсем не слышу, - деланно развел руками Кучмиенко.

– Это я относительно епетита кормов, - сдался наконец Юрий, поняв, что Кучмиенко-старшего ничем не проймешь.
– Люка, где наш гонг к ужину?

– Начинаю носить!
– бодро воскликнула Людмила.

– Я помогу, - присоединилась к ней Анастасия, возле которой уже переводил дух Кучмиенко, примеряясь, с какой стороны пойти на девушку в атаку.

Они обе вышли на кухню, Юрий принялся доставать посуду, Совинский помогал ему. Кучмиенко тоже попытался похлопотать у стола, но Юрий отогнал его:

– Не беспокойся. Сядь, ознакомься с центральной прессой.

Кучмиенко еще немного повертелся возле стола, но женщины стали носить из кухни закуски, потом появилась на большом блюде зажаренная утка, ароматы ударили во все стороны, комната сразу стала праздничнее, уже никто и ничто не могло быть центром, кроме стола, белой скатерти, разноцветности закусок, сияния тарелок и рюмок и конечно же золотистости жареной утки.

– Что будем пить?
– спросил Юрий, принося из холодильника разноцветные бутылки и высоко поднимая их, чтобы все видели.

– Я думаю, мы разделимся по интересам и вкусам, - солидно молвил Кучмиенко, который лишь на мгновение растерялся и как бы отодвинулся в тень, а теперь снова пробовал захватить безраздельную власть.
– Приличный ужин в обществе таких молодых людей. Что может быть приятнее для человека усталого и, прямо говоря, поглощенного работой.

– Это ты, прости меня, поглощен?
– хохотнул Юрий.
– А что же тогда говорить шестидесяти миллионам советских рабочих - шахтерам, металлургам, лесорубам, нефтяникам, бамовцам?