Джек медленно выпрямилась, скрестив руки на груди.

— Что ж, я действительно мешаю вам посиживать у себя в кресле — такой тихой, безобидной и беззащитной, что просто хочется с умилением погладить вас по головке, этакую хрупкую красавицу! Да только вы вовсе не так уж безобидны, верно? О нет, напротив, вы злопамятны и бездушны! Вам угодно лелеять в себе ненависть к человеку, который спас вашу жизнь много лет назад! Эта ненависть для вас стала дороже всего на свете, потому что больше нечем заполнить холод и пустоту в сердце! Как это у вас ловко получилось: извратить и прошлое, и настоящее, уничтожить их до того, как они успели стать реальностью, потому что вам неугодно было напрягаться и пытаться найти в себе хоть что-то доброе, достойное любви! Вы и возненавидели двенадцатилетнего мальчишку — вашего родного сына, — потому что не пожелали взглянуть в лицо правде, побоялись взять на себя ответственность за собственную жизнь, навсегда потеряв тирана, который руководил вашими поступками и мыслями!

— Черт бы тебя побрал! Заткнешься ты наконец или нет, мерзавка?

Но Джек и не собиралась отступать. Она решительно выпрямилась, расправила плечи и осведомилась, иронично приподняв бровь:

— Видите ли, мадам, я никогда не играла на давно случившемся несчастье, чтобы добиваться своего и без конца вызывать к себе жалость, и не отвергала собственную плоть и кровь только оттого, что не осмелилась увидеть прошлое таким, каким оно было на самом деле!

— Нет, ты врешь! Ты злая, несправедливая и не понимаешь, что мне пришлось пережить!

В ответ Джек лишь презрительно улыбнулась:

— Вам крупно повезло в жизни, мадам, — вы стали сумасшедшей. Вот и упивайтесь своим сумасшествием до конца дней. Хольте его и лелейте, как мужчина лелеет свою любимую, как мать лелеет дитя, — потому как это все, что у вас осталось, все, что вы когда-либо осмеливались себе позволить! — Резко отвернувшись, Джек позвала сестру: — Джорджина, детка, нам пора покинуть ее милость.

Малышка, владевшая благословенным даром не вслушиваться в ссоры между взрослыми, спокойно обернулась:

— Благодарю вас, мадам, за то, что позволили мне поиграть вашей красивой шалью.

У Алисы невольно сжалось сердце. Она так давно не видела детей, и теперь общение с этим милым ребенком, даже такое мимолетное, заставило ее задуматься. В самом деле, чего ради она затворилась от всего света и лишала себя самых простых радостей жизни? Ее взгляд устремился к Джек и дальше, туда, где на пороге, скрестив руки на груди, застыл ее сын с осунувшимся, мертвенно-бледным лицом. Возможно, в тот момент она впервые заметила боль в его взгляде, одновременно обращенном и в прошлое, и в настоящее, и пожалела о том, что сама явилась причиной. Нет, больше она не хочет длить эту муку!

Медленно поднявшись с кресла и царственным жестом остановив бросившуюся ей на помощь Джек, Алиса промолвила:

— Ты можешь не сомневаться в своем происхождении, мой мальчик. В твоих жилах действительно течет кровь человека, которого ты ненавидишь до сих пор. Лицом ты похож на меня, это правда, но ты его кровный сын. Вполне возможно, что в один прекрасный день ты станешь так же учить эту девчонку, чтобы сделать из нее настоящую женщину. Я не удивлюсь, если ты наконец услышишь голос крови. А теперь уходите оба и заберите с собой ребенка, пока мы не испугали девочку окончательно нашим криком.

— Спасибо, мама! — только и смог вымолвить Грей побелевшими губами.

Но Алиса больше не желала говорить — вернувшись в кресло, она застыла в своей привычной позе, выражавшей полное равнодушие ко всему окружающему.

— Грей, — заметила Джорджи, теребя барона за штанину, — эта леди такая странная, но она очень красивая!

— Ты права. — Грей погладил малышку по голове. — Хотя за последние полчаса странности в ней заметно поубавилось. И знаешь что, Джорджи? Ты совершенно очаровательная маленькая девочка! Давай мы сегодня вместе съедим наш ленч, ладно?

— Ладно, — согласилась Джорджи и с обезоруживающей улыбкой уцепилась одной рукой за платье сестры, а другой — за руку барона.

— Итак, сэр, все эти годы вы хранили мою тайну. — С такими словами Грей обратился к лорду Берли — человеку, бывшему его наставником с двенадцати лет. — Теперь я искренне выражаю вам за это благодарность. Но — все кончено. Я оказался сыном именно того человека, который всегда считался моим отцом. Поверьте, все же менее тяжело смириться с тем, что в моих жилах течет кровь этого чудовища, чем считать себя внебрачным ребенком, зачатым в результате насилия. Впрочем, я полагаю, что это уже не так важно. И тот и другой оказались бесчестными людьми.

Лорд Берли удобно сидел в глубоком кресле, весь закутанный в большой плед. Лицо его к этому времени уже утратило жуткий землистый оттенок, а взгляд приобрел былую остроту и ясность. Правда, слабость пока не позволяла ему выходить из спальни, но леди Берли поспешила заверить Грея, что больному с каждым днем становится все лучше.

Откинувшись в кресле, хозяин кабинета прикрыл глаза.

— У меня все еще не укладывается в голове, как Томас Леверинг Бэскомб мог учинить нечто подобное тому, о чем я сейчас узнал. Ах, когда мужчина любит всем сердцем, он готов на что угодно! Наверное, он был слишком привязан к твоей матери.