Шрифт:
– Жарко, - жалобным голосом сказал он.
– Ничего, - моментально отозвался режиссер, - так полагается, придется потерпеть, зато светло, чувствуйте себя как дома.
К их столику подкатили две камеры.
– Левая, - деловито принялся распоряжаться Въехал, - будет работать крупным планом на меня, правая - на него и на общий план. Учтите, - повернулся он к Василькову, - трансляция прямая. Так что…
Вдаваться в какие-либо уточнения режиссер счел необязательным: слава богу, собрались не идиоты - и сами должны понимать… Он достал из кармана листок с текстом, отпечатанным на машинке, и, разгладив, положил перед собой.
– Сценарный план, - вальяжно сообщил он.
– Тут все написано, что надо говорить, даже мои вопросы - и те написаны, так что вам остается только читать, от себя выдумывать ничего не нужно. Читать-то умеете?
– вдруг неуверенно добавил режиссер.
– Могу, - с достоинством ответил Васильков и нахмурился, разбирая первые строчки.
«Дорогой Мартын Еврапонтьевич, давно ли вы занимаетесь сельским хозяйством?»
«Я родился в тысяча девятьсот втором году в семье крестьянина, по национальности русский, вот сами и судите: почти целый век. Нынешние достижения сельскохозяйственных наук значительно облегчили мой труд земледельца. По сравнению с тысяча девятьсот тринадцатым годом, как сейчас помню…»
– А я не помню, что было в тринадцатом году, - сказал уныло Васильков и отложил текст.
– Неважно!
– воскликнул режиссер.
– Вы не помните, но я-то вам все написал! Читайте!
– Нет, - возразил Васильков, - я тут ничего не понимаю. Цыфири какие-то… И это… кавыки перед словами… А на что они?
– Так это же цитаты!
– с отчаянием пробормотал режиссер.
– Слова великих людей! И цифры замечательных свершений!..
– А где мои слова?
– Дальше!
– Нуко-сь…
Васильков жадно впился в строчки и сокрушенно помотал головой.
– Нет, я первым комсомольцем на селе не был. И тилевизера у меня нету. Никакого.
– Да ведь сценарий утвержден, поймите! Ничего менять нельзя.
– Ну, коли нельзя… - развел руками Васильков и тотчас добавил: - Я вслух по складам читаю.
Режиссер охнул и судорожно глотнул воздух.
– Ладно, - сказал он тихо, - читайте, как умеете. Только, прошу вас, не напутайте ничего. Да, - спохватился он, - как только на камере загорится зеленая лампочка, начинайте говорить, смотрите на меня.
– А читать как же?
– Вы незаметно в текст подглядывайте, незаметно.
– Я эдак не сумею, - твердо сказал Васильков.
– Нешто я вор какой, чтоб незаметно?..
Режиссер пожал плечами и, отвернувшись, нервно забарабанил пальцами по краю стола. Сбоку от них тем временем установили длинный серый ящик с экраном на передней панели.
– Монитор. Здесь вы сможете увидеть себя, - с тихой ненавистью заметил режиссер.
Пронзительно, один за другим, раздались два протяжных звонка. «Жарко…» - хотел было сказать Васильков, но тут режиссер состроил ему совершенно кошмарную рожу, и Васильков, вздрогнув, промолчал. На листке перед режиссером он прочел: «Регламент - 20 минут».
К чему это относится, он понятия не имел, но чувствовал, что это очень важно. Здесь все казалось важным и значительным. Даже муха, что кружила возле монитора… Был в этом некий потаенный смысл. Или замысел - трудно сказать…
– Продолжаем нашу программу, - вдруг услышал Мартын Еврапонтьевич голос дикторши и подивился, как это не заметил, когда она прошла мимо и села неподалеку, за столик в углу.
– А сейчас, дорогие телезрители, приглашаем вас принять участие в нашем еженедельном цикле бесед и встреч «Удивительное - рядом!». Передачу, как всегда, ведет наш комментатор… Въехал.
Тотчас левая камера подплыла к режиссеру, и над ее объективами вспыхнул зеленый огонек.
– Я родился… - деревенеющим голосом начал Васильков.
Режиссер обдал его убийственным взглядом и, приторно улыбнувшись, торопливо заговорил:
– Добрый день, дорогие друзья. Как всегда, по субботам, мы встречаемся с вами у домашнего экрана, чтобы вместе подумать, поспорить, помечтать… Вы уже познакомились со многими интересными людьми… А вот сегодня к нам в гости неожиданно приехал знатный земледелец Мартын Еврапонтьевич Васильков…
Лампочка на правой камере, крупный план. На мониторе, загораживая экран с обеих сторон, зачем-то стояли довольно широкие никелированные щитки, и потому Василькову пришлось изо всех сил вытянуть шею, чтобы увидеть свое лицо. Он обнаружил себя в профиль, с задранным подбородком и в страшно неудобной позе - казалось, еще немного, и столик треснет, посыплется на пол, и тогда Васильков вывалится из экрана.
Мартын Еврапонтьевич попытался увидеть себя анфас, но ничего не получилось. Он дергал головой, пожимал плечами, строил жуткие гримасы, изгибался во все стороны - тщетно! Он был виден только в профиль. Наконец камера отъехала, и Васильков громко, с облегчением вздохнул.