Шрифт:
— Что там Тетуан?
Узнав, что тот требует от короля обещания неприкосновенности в обмен на присягу, Василий улыбнулся:
— Он получит то, чего добивается. Илорин, возьмите Знамя, только наденьте чехол. Поедем принимать присягу у нашей невинной жертвы. Одной проблемой будет меньше…
В доме Тетуана, только сняли чехол со Знамени, услышали знакомый по Скироне медвежий рёв. Знамя билось и полоскало на ветру, которого никак не могло быть в закрытом помещении. Тетуан стал белее мраморных статуй своего зала для гостей. Побледнели и многие присутствующие, кто не видел Медведя в действии.
— Может, всё же поговорим? — король ещё надеялся получить информацию. — Вы не сможете присягнуть безнаказанно…
Купец не ответил. Он неотрывно смотрел на Медведя. Потом сделал шаг, словно тянула его к Знамени неведомая сила. Было видно, что идти он не хочет, борется изо всех сил. Но шаг за шагом приближается к гневно ревущему зверю. И как в Скироне, метнулась от Знамени лапа, только не совиная, а медвежья, и оторвала купцу голову, залив кровью белый мраморный пол… Последовала немая сцена, и только король позволил себе вздохнуть с видимым облегчением: враг для Медведя и есть враг, с «жучком» Разрушителя он или без.
«— А мы так ничего и не узнали нового, сир».
«— Узнали, Капа, узнали: ни один вражеский шпион не сможет приблизиться к Знамени. Пока удовольствуемся этим».
«— А про Разрушителя?»
«— Дойдёт и до него очередь, дай срок. Куда он денется с подводной лодки?»
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ардифф заливался соловьём, отпевая короля Фирсоффа, и, читая слова, рождённые похоронным обрядом, звенел неуместно бодрым голосом над недостроенным Мемориалом:
— О, Поводырь! О, Тот, Который Ведёт нас По Мирам! Прими в свой чертог короля Фирсоффа Раттанарского, павшего в бою за раттанарский народ, и потому достойного Твоего милостивого суда. Не будь к нему слишком строг, ибо и король — всего лишь человек, и как любой человек — существо несовершенное. Мы, остающиеся здесь, в этом мире, в ожидании своего срока встречи с Тобой, молим Тебя об этом…
«— Сир, Ардифф испытывает дикую радость по поводу смерти Фирсоффа. Ещё немного, и первосвященник запоёт во весь голос какую-нибудь весёлую частушку. Похоже, что он не прощает обид, а Вы его сильно вчера обидели…»
«— Чихал я на его обиды, Капа. Он — всего лишь самолюбивый дурак, но выпускать его из виду нельзя: как бы они с Разрушителем не нашли общего языка. Храмы, с их скрытой от глаз общества жизнью, словно созданы для заговоров и прочей вражеской деятельности. Нам бы внутри Храмов свою разведку завести, чтобы жить спокойно. Как думаешь?»
«— Знаете, сир, по моему, ничто так не разъедает государство, как тотальная слежка властей за своим народом. Недоверие всегда вещь взаимная, и, возникнув однажды, уже никогда не исчезает. А нет доверия — нет и верности. Странно слышать от короля, который одним только доверием сумел из религиозных фанатиков Скироны создать лучшее в Соргоне войско…»
«— Это заслуга Бушира…»
«— А кто такой Бушир без доверия короля? Без Вашей, сир, веры в его способности? А Котах? А Готам? Или тот же Эрин?»
«— А я кто — без них? Без их доверия ко мне и веры в мою правоту? Я, Капа, ноль, без их поддержки и доверия!»
«— Разве не это я имела в виду, когда сказала, что доверие — вещь взаимная? Вы же отлично меня понимаете…»
«— Ты отрицаешь необходимость разведки?»
«— Да, нет же, сир! Но только не в Храмах — это надругательство над верой, и Вам никогда не простят, если узнают. Представьте, какими качествами должен обладать священник, чтобы стать Вашим информатором. Веры в нём, конечно, не найдётся ни грамма, и, поддержанный властью, своё безверие он будет сеять в душах своих собратьев и прихожан. Вот Вам причина бездуховности, сир. Лучше уж введите снова пытки…»
«— Какую веру ты имеешь в виду: в бога или в человека?»
«— Это одно и то же, сир, если только бог — не Разрушитель…»
«— Но Разрушитель — не бог, Капа!»
«— Так и я о том же, сир…»
— …и теперь, уходящий от нас, стань нашим ходатаем перед богом-Поводырём. Попроси, пусть Ведущий нас По Мирам будет терпим к нам и милостив. Пусть посмотрит на нас с пониманием и, воздавая нам за ошибки наши и глупости, судит нас без излишней жестокости. И пусть не зовёт нас на суд свой раньше времени, до отпущенного нам срока… — первосвященник Ардифф декламировал молитву нараспев, завернув глаза к небу, и только на вдохе бросая быстрый взгляд на окружающих. Встретившись глазами с бодрым первосвященником, Василий погрозил ему кулаком в кольчужной перчатке, от чего голос Ардиффа сразу сломался, утратив нескромную радость, и в дальнейшем обряд протекал с подобающей печалью.
Хоронили погибших без пышности, но суровой торжественности было хоть отбавляй. Приложил к этому руку и сам Василий. Точнее, две руки. Перед выездом кортежа из дворцового парка он подошёл к саням с телом Фирсоффа, засветил Корону и снял её двумя руками. Все видели, что снял. Снял и надел на голову Фирсоффа.
«— Вы, сир, и по иллюзиям мастак!»
«— А я по всём мастак!»
Корона на Фирсоффе была миражем, фантомом, призраком, голограммой, если хотите — Короны подлинной, но ни один самый пристальный взгляд этого не определил бы. Так Василий узнал за собой ещё одну колдовскую способность, а король Фирсофф отправился в последний путь — к Мемориалу — при всех королевских атрибутах.