— Альберта.

— Тем более. И мы добьемся, чтобы он оставил заслуженную учительницу в покое. А не угомонится — и власть употребим!

— Буду вам очень благодарен, — Василий искренне затряс руку инспектора. — Профилактика — великое дело. Хотя и не всегда срабатывает.

Рыжиков тяжко вздохнул — сам того, может быть, и не желая, Щепочкин наступил ему на больную мозоль, напомнив о недавнем прискорбном происшествии: посаженная в профилактических целях под домашний арест Ольга Ивановна Шушакова каким-то чудом ухитрилась исчезнуть из собственного особняка, за которым велось самое тщательное наблюдение.

— Георгий Максимыч, вы когда-нибудь видели, как работают наперсточники? — попытался Вася утешить Рыжикова. — Люди следят за шариком, не отрывая глаз ни на миг, а шарик все равно оказывается не там.

— Но Ольга Ивановна же не шарик и не наперсток, — проворчал Рыжиков. — По-моему, это ребус как раз для вас, уважаемый Василий Юрьевич.

— А что, я не прочь поразгадывать, — тут же загорелся Щепочкин. — При каких обстоятельствах это произошло?

— Обстоятельства самые обычные. Единственное, что выходило за рамки обыденности — безвременная кончина и погребение лабрадора Фредика.

— Ну, о похоронах газеты писали с разной степенью смакования. Пожалуйста, Георгий Максимыч, расскажите о том, что в прессу не попало.

— Уведомив о кончине четвероногого любимца, мадам Шушакова обратилась к нам с ходатайством, чтобы ей дали возможность лично проводить покойного в последний путь, но, получив отказ, не настаивала…

— Ну да, эта фотография обошла всю нашу желтую прессу: катафалк отъезжает, а Ольга Ивановна в черном платье и своем любимом цветастом платке с балкона машет вослед, — подхватил Щепочкин. — Очень трогательная картинка. А вы не выясняли, где в это время находилась ее дочка, Ольга Ивановна-младшая?

— Ее в это время дома не было, — сообщил Рыжиков. — Ольга находилась в загородной усадьбе Шушаковых, где ожидала останки Фредика, дабы предать их земле. А затем отправилась в некий собачий питомник, где приобрела для матери собаку той же породы. Все это заняло порядка трех дней, и когда гражданка Шушакова-младшая воротилась в отчий дом, то свою матушку там не застала, о чем незамедлительно сообщила нам.

— И что, Ольга Ивановна-старшая так и исчезла, будто под землю провалилась? — с недоверием спросил Щепочкин.

— Нет, не под землю, — ответил инспектор. — В тот же день, когда дочка обнаружила ее пропажу, безутешная вдова объявилась в Лондоне. Так сказать, по натоптанным следам Герцена и Березовского.

— Ну, тогда мне все ясно, — заулыбался Щепочкин. — Ольга Ивановна-старшая покинула особняк, извините, в гробу, предназначенном Фредику, а Ольга Ивановна-младшая, чуть подгримировавшись и набросив знаменитый цветной платок, вышла на балкон и изображала свою мать. Потом уехала из города, а когда узнала, что ее мамаша благополучно достигла брегов туманного Альбиона, то вернулась и заявила о ее пропаже.

— Да, вроде бы сходится, — должен был согласиться Рыжиков, настолько это объяснение казалось убедительным. — И главное, теперь даже ее выдачи так просто не потребуешь! Ведь Ольга Ивановна корчит из себя чуть ли не политэмигрантку, жертву произвола, а в подтверждение всюду размахивает статейкой, которую накатала эта московская репортерка, Надежда, как ее, фамилию все не запомню…

— Чаликова? — как бы между прочим подсказал Вася. (Надеждой Чаликовой звалась журналистка, одна из главных действующих лиц Абариновой-Кожуховой).

Инспектор как-то странно и чуть искоса посмотрел на Василия:

— Нет-нет, не Чаликова, как-то иначе. Ну и черт с ней. Если вдовушка не виновата, то пускай наслаждается заслуженной свободой на вольном Западе. А коли виновата, так пусть англичане с ней маются.

— Да уж, Георгий Максимыч, железная логика, — усмехнулся Щепочкин.

— По правде сказать, мне во всей этой истории жалко одного — Фредика, — нахмурился Рыжиков. — Выходит, чтобы провернуть монтекристовский побег, эти мерзавки убили своего любимца! Ужас какой-то. И потом, если вдова уехала в гробу, то куда же они девали труп собаки?

Василий уже отворил рот, чтобы высказать свое мнение и по этому поводу, но тут раздался резкий голос Святослава Иваныча:

— Ну вот, милейший Герцен Бардакович, надеюсь, вам ясна концептуальная канва вашей роли в свете широкой панорамы всего замысла! А теперь с места в карьер пройдем самую первую сцену. Господин Городничий, хватит вести посторонние разговоры, возвращайтесь взад на сцену и в образ.

Рыжиков с облегчением кивнул Щепочкину и картинно лег на стол посреди сцены, задрав ноги чуть не к потолку — по замыслу Святослава Иваныча, знаменитый монолог Городничего «Господа, я пригласил вас, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие» он должен был начинать именно в таком положении.