В первые утренние часы гроза, всю ночь бушевавшая над равниной, сместилась к морю, в последнем приступе ярости потопила пару рыболовецких судов, после чего, окончательно выдохшись, затихла где-то на Балканах.

В восьмичасовом выпуске новостей о грозе и подъеме воды в Форджезе едва обмолвились, поскольку этой же ночью на окраине Турина был похищен известный телеведущий.

Тусклое солнце осветило серую влажную землю, и жители равнины, как крабы после отлива, повысовывались из своих нор и принялись подсчитывать убытки.

Поваленные деревья и рекламные щиты. Несколько оставшихся без крыш старых лачуг. Оползни. Затопленные дороги.

Завсегдатаи кафе "Rouge et Noir" сгрудились у мраморной стойки бара, устремив взгляды на стеклянный шкафчик, в котором держались знаменитые фаготтини [48] с начинкой из белого шоколада. Фаготтини были на месте. А раз есть фаготтини, значит, жизнь продолжается. Первую страницу местной газеты занимала снятая с вертолета фотография залитых водой полей. Форджезе прорвала дамбу за несколько километров до Мурелле и вышла из берегов, залив окрестные склады и лачуги. В одном винодельческом хозяйстве чуть не утонули батраки-албанцы, ночевавшие в погребе. Молодой человек спас на лодке целую семью.

К счастью, обошлось без жертв, за исключением некоего Данило Апреа сорока пяти лет, который, в состоянии опьянения либо из-за внезапного недомогания потерял управление автомобилем и на полной скорости врезался в стену на виа Энрико Ферми в Варрано, скончавшись на месте.

Профессор Бролли сидел ссутулившись за столиком бара больницы "Сакро Куоре" и молча пил свой капучино, взирая на бледное солнце, таявшее посреди серого неба, словно кусок сливочного масла.

Бролли был наделен коротким туловищем, непропорционально длинными шеей и конечностями, с которыми, казалось, он толком не знал, что делать.

Благодаря странному телосложению он заслужил множество разнообразных прозвищ: фламинго, хлебная палочка, тяни-толкай, стервятник (безусловно, самое меткое из-за торчащих у него на голове редких волосин и потому, что он часто оперировал полутрупы). Но единственное прозвище, которое он любил, было Карла. По имени великой Карлы Фраччи [49] . Так его называли за почти балетную грацию и точность, с которыми он манипулировал скальпелем.

Энрико Бролли родился в Сиракузах в 1950 году и теперь, в свои пятьдесят шесть, заведовал отделением нейрохирургии в больнице "Сакро Куоре".

Завотделением устал. Четыре часа кряду он ковырялся в черепе бедняги, которого привезли с кровоизлиянием в мозг. Они буквально вытащили его с того света. Еще полчаса — и прости-прощай.

Допивая капучино, он подумал о жене, Марилене, которая, наверное, уже ждет его у ворот больницы.

Остаток дня у профессора был свободен, и они договорились съездить вместе за новым холодильником для домика в горах.

Бролли был вымотан, но мысль о том, чтобы прогуляться с женой по торговому центру, а потом устроить пикничок на природе, взяв с собой их собак, грела душу.

У них с Мариленой были одинаковые скромные радости. Погулять с их лабрадорами Тото и Камиллой, вздремнуть после обеда, рано поужинать и устроиться на диване смотреть фильмы на DVD. С годами шероховатости характера Энрико сгладились, и теперь они с Мариленой были как две идеально подогнанные друг к другу шестеренки.

В торговом центре Бролли думал еще прикупить телячьих голеней, чтобы приготовить оссобуко [50] и к нему ризотто с шафраном, а потом было бы недурно заехать в видеопрокат и взять "Таксиста". Перед началом операции, при виде осунувшегося лица пациента, бритого черепа и всех этих татуировок профессору вспомнился Роберт Де Ниро в "Таксисте", и он готов был дать руку на отсечение, что этого бедолагу отделали в драке. Но потом, вскрыв череп, он обнаружил, что имело место субарахноидальное кровоизлияние, вызванное разрывом аневризмы — возможно, врожденным.

Ища мелочь в карманах вельветовых штанов, Бролли встал в очередь к кассе, перед которой толклись врачи и сестры. В кармане халата завибрировал сотовый.

"Марилена"

Он достал телефон, взглянул на дисплей.

Нет, звонили из больницы.

— Да?! Алло! Что такое? — пробурчал он.

— Профессор, это Антоньетта...

Медсестра с третьего этажа.

— Слушаю вас.

— Тут сын пациента, которого вы оперировали...

— Да?

— Он хочет знать, что с отцом.

— Пусть с ним Каммарано поговорит. Я ухожу. Меня жена...

Медсестра сделала паузу:

— Ему тринадцать лет. И, судя по карте, у него нет родных.

— Этим непременно должен заниматься я?

— Он в зале ожидания на третьем этаже.

— Вы ничего ему не сказали?

— Нет.

— У него никого нет, я не знаю, друзей, с кем я мог бы поговорить?

— Он сказал, что есть только два отцовских друга. Я пыталась до них дозвониться, но они не отвечают. Ни тот ни другой.