Страшная, женская, не рассуждающая любовь. Любовь без мозгов, как в омут. Её рыдающее одиночество, которое вдруг нашло — пару. И то, что у пары этой были свои боли и проблемы, воспринималось безмозглой дурой, как миллиардами женщин до неё: моя любовь возместит ему всё!

Нужна ему была её любовь… в некоторых вещах.

Знать бы. Или хотя бы постараться увидеть.

Ему угрожала смертельная опасность не только на протяжении последних трёх лет — всю жизнь в Храме. Он вечно балансировал на грани притворства и безопасности. Он учился жить. Выживать. Он принял то, что предложил ему Палпатин — силу и власть — как возможность выжить. Более того, осуществиться. И никогда больше не быть объектом охоты. Анакин стал ситхом задолго до того, как они с канцлером договорились. По структуре жизни, по структуре мышления. По не прощающей никого душе.

Он не простил и её. Её внезапной ревности, которая открыла Кеноби дорогу на Мустафар. Я должна узнать, что он от меня скрывает. Узнала. Это было невыразимо глупо. Страшно.

Она вспомнила ту умирающую девчонку — себя — и не испытала ни жалости, ни боли. Только брезгливость. И некоторое удовлетворение от того, что всё-таки смогла помочь мужу.

Мужу. Ну-ну.

Странно и непонятно. Она не знала, откуда это в ней. Она ведь была мертва. И воспоминания её прерывались на том дне смерти. Но, тем не менее, она как будто прожила все эти двадцать пять лет. Где-то. Ещё. Повзрослела, успокоилась — просто набралась ума. Никаких ощущений и чувств. Это была новая Амидала. Спокойная, рассудочная, очень опасная. Опасная для каждого, кто мог считаться её врагом.

Имя моё возмездие? Так, кажется, думала эта непроявленная девчонка? Что ж. Где-то там, на глубине подсознания, мелькнуло гигантское, невероятное отвращение. К чему? Или кому?

Всё, что било её и крутило, исчезло. Осталась одна холодная, непреклонная и злая воля. Почему, интересно, никто не возвращается для того, чтобы принести добро? Почему только старая боль, потеря и небывшее отмщение пробивают всё на своём пути? Как канатами, тянут назад?

Она не знала. Но она жила. И это было опасно. Для мира — опасно.

Сигнал вызова от машины. Вместо заставки на экране появилась женщина в красном мундире — Исард.

— Госпожа Сати, — сказала та раздельно, — спасибо, что дождались. Я перевожу вас в автономный режим связи с «Исполнителем». Император на связи.

Потом Палпатин шутил, что, по независящем от двух властителей галактики причинам, транспространственная связь с Корускантом на какое-то время была прервана серьёзными помехами на межпространственном уровне. Свобода свободой и самостоятельность самостоятельностью. Вейдер и Палпатин были очень заняты. Очень. Передатчику информации с Корусканта пришлось подождать. Тот и подождал, не выказывая никакого нетерпения. Выпускники ситской академии имени его императорского величества Коса Палпатина (бытовала такая шутка, и уже не выяснить, кто первый её выдумал) были очень рассудительными существами. И хорошо чувствовали момент.

Момент прошёл. Теперь можно было выдохнуть, вдохнуть — и переключиться на информацию из этого мира.

Всё равно — о мире Великой Силы.

Палпатин взглянул на Вейдера. Тот сидел в своём любимом кресле и хмурился. Лукавая мысль мелькнула у императора. А угрожай младший Скайуокер одному из учеников Вейдера, эффект был тот же, что и со мной на Звезде. Пять существ в академии, которых Вейдер считал своими учениками. Разного возраста и видовой принадлежности. И за каждого из них чёрный главком мог убить. Никогда не декларируемо, всегда ясно. Для тех, кто знал. Вейдер гордился своими учениками. Был в них уверен. Высоко ставил. Их потенциал и осуществлённость. Их мастерство. Кеноби рисковал нарваться со своими экспериментами прямо на Вейдера. А Вейдер в холодном бешенстве — отнюдь не приятная компания.

Но Кеноби не нарвался. То, как Рина его отшила, принесло главкому Империи глубочайшее чувство удовлетворения. Дело даже не в Кеноби. А в том, что его ученица показала этим выходцами из Силы, что такое — настоящая сила. Не великая. Своя. Вытащенная и разработанная лично им и под его руководством.

Потому лицо хмурилось. А глаза были — как у довольного хищного зверя. Палпатин подозревал, что его ученик не лишён учительского честолюбия. Пусть брался редко. Зато делал качественно. Подбирал существа, которые чем-то его задевали. И как мог, вкладывался в них. Рина была первой из этой когорты. Выпущенной. Взрослой. Самостоятельной. Обученной. И теперь Вейдер смотрел через всё пространство на дело рук своих. И оно ему нравилось.

Что ж, прекрасно. Император не так часто видел своего ученика в столь хорошем расположении духа. Он и сам был доволен. Что ж, теперь послушаем, что передают с Корусканта.

— Обычная мечтательная поза паука перед тем, как лучше растянуть сети, — раздался негромкий голос из кресла. Анакин, оказывается, тоже следил за ним. Иронические смешинки в глазах давали понять, что он великолепно распознал удовлетворённую сосредоточенность своего повелителя. Перед тем, как распрямиться — и нанести удар. Как правило, смертельный.

Палпатин ответил ему доброжелательной улыбкой сволочного дедушки, который наконец-то нашёл старый бластер в ангаре. Он сосредоточился… и тут же отпустил нить. Подожди, — услышал молодой ситх на том конце связи. Просто: подожди. Не опасность. Неотложное дело.

Палпатин смотрел на Вейдера. Он достаточно часто, в отличие от других живых существ, имел возможность созерцать своего приёмного сына без маски. И последние сутки — достаточно интенсивно.

И вот теперь он смотрел на него, будто видел первый раз за долгие годы.