– Я не знаю, что конкретно, но нога болит сильно в области паха, когда наступаю, боль адская.

– Снимай штаны.

Я снял брюки и трусы, доктор долго рассматривал мою задницу и сделал заключение:

– Ничего страшного нет, наверное, ты просто ударился. Сейчас тебе сделают укол и пойдешь в отряд. И запомни: никаких освобождений от работы у тебя нет, а если боль повторится, то Трипольский тебя вылечит. Здесь работать надо, а не болеть. Или ты собрался за чужой счет в столовую ходить? Пошел вон!

После укола меня отвели в отряд и в этот вечер больше не трогали.

Проснувшись утром, я узнал, что иду трудиться на промзону. Нога болела ужасно, но приходилось терпеть, припрыгивая на одной ноге.

Чтобы попасть из жилой зоны в промышленную, предстояло строем пройти всю жилку, пройти досмотр, перейти по длинному тоннелю и опять прошмонаться.

Цех, в который нас привели, назывался распоркой. Там нас построили и стали распределять рабочие места. Мне, так как болела нога, дали место щипача ваты. В обязанности входило распушение ваты, которую извлекали из старых фуфаек и ссаных матрацев. Мы щипали эту вату, а между рядами ходил бригадир и надрывал глотку:

– Быстрее, быстрее, от вашей работы зависит насколько тепло будет вам этой зимой.Если мало сделаете, то кто-то останется без новой фуфайки, а вас отведут в режимный отдел и будут убивать.

В цеху были установлены свои правила. Во время работы запрещалось разговаривать между собой. Курить было нельзя в течении всего рабочего дня. Тут существовало несколько видов трудовой деятельности: протирание пыли, без остановки по всей территории цеха; щипание ваты; отшкуривание деревянных поддонов для хлеба; «полы» - это был самый страшный вид работы.

Данное мероприятие выглядело следующим образом: Зек должен был взять сухую тряпку, встать раком, прижав тряпку к полу и по команде бугра двигаться через весь цех. Дойдя до конца надо было не разворачиваясь двигаться назад, то есть задницей вперед. Разгибать спину было запрещено. От этой процедуры, а длилась она весь день, люди падали на пол, не в состоянии двигаться, на них выливали ведро воды и уводили в режимный отдел. После профилактической пиздюлины их возвращали назад на полы. В данном учреждении название этому беспределу было «исправление трудом».

Существовал еще один цех, в который отправляли самых непослушных. Там стояли чугунные балки и рамы от вышедших из строя станков. Тебе давали кувалду, которая весила 70 кг, с металлической трубой внутри залитой свинцом, вместо ручки. И вот этой самой кувалдой ты должен был стучать по чугуну, якобы для того, чтобы его разбить. Отдыхать было нельзя. А за то, что эти рамы в конце рабочего дня оставались невредимы, тебя били за невыполнение нормы.

По периметру цеха были расположены кабинеты, в которых заседали бригадиры. Было этих бугров человек семь. Занимались они тем, что вызывали к себе людей, работающих в цеху, и разводили на написание явок с повинной. На третий день работы эта процедура коснулась и меня. В кабинете, в который я был вызван, восседал зек, закинув ноги на стол:

– Ну что, Юрий, ты будешь со мной дружить?

– В каком смысле?

– Ну, я думаю, что ты не хочешь гнить в этом цеху бесконечно. В зоне-то намного лучше, чем в карантине, но вот попасть туда нелегко. Поэтому я и предлагаю тебе дружбу: ты пишешь пять явок с повинной, а я ходатайствую о твоем переводе в другой отряд, - в кабинете царила атмосфера мусорского кабинета для допросов. Если бы не зековская роба, то я подумал бы, что передо мной сидит опер.

– Я не могу писать явки с повинной, так как по воле был далек от преступного мира, да и делюга, за которую сижу, тоже не моя.

– Старая сказка, Юра, ты что, меня за лоха держишь? Не совершал, говоришь, ничего? Не поверю. А даже если и не совершал, то придумай! И еще слушай, о чем зеки в отряде говорят, может, кому не нравится, как их здесь дрочат, может, кто в побег собрался, и так далее, а потом будешь мне говорить.

– Я не стукач, и ничего слушать не собираюсь.

– Хорошо… Посмотрим, как ты через неделю заговоришь. Пошел вон на полы!

Что такое «полы» я уже упоминал выше. Я, с моей дико ноющей ногой, попер тереть пол, но, не пройдя и до конца цеха, не выдержав боли, упал не в силах встать.

– Кто это там разлегся? – в дверях операторской стоял завхоз карантина по кличке «Ермак».
– Помогите ему подняться и ко мне тащите.

С помощью двоих узников карантина я кое-как уселся на стул в операторской. Боль стала потихоньку утихать.

– Ну ты че на полу то валяешься? – с улыбкой начал беседу Ермак.

– Нога болит, не могу раком ползать.

– Я видел у тебя какие-то наколки на руках, откуда, с тюрьмы?

– Да нет, с воли. Я по воле музыкой занимался, сам играл, вот и набил себе несколько заморочек.