Тем не менее центральная пресса писала, что Лири сотрудничает с ФБР, что подтверждается судебными документами. Он дал показания против тюремного психиатра, который взял у него интервью, нарушив тюремные правила, и пытался пронести кассету с записью на волю. Кроме того, он и Джоанна сдали Джорджа Чулу, адвоката Братства, который пронес ему в тюрьму гашиш. Лири был осужден своим сыном и постепенно увя-дающим контркультурным движением и освобожден из тюрьмы Лагуна Бич по апелляции в июне 1976 года. После освобождения он отрицал, что давал показания против своих друзей, и пытался сделать все, чтобы прекратить распространение подобных слухов.

В течение последних двадцати лет своей жизни он продолжал быть признанным лидером альтернативной культуры. Он не был больше активным защитником наркотиков, но так и не отрекся от своей роли духовного вождя психоделического движения. «Неужели до сих пор не ясно, что психоделики — это именно то, что показали о них результаты наших гарвардских исследований в шестидесятые годы? Чудесные дары мира растительного миру животных; активаторы тех участков мозга, которые отвечают за философские исследования, научное любопытство, обостренность физических ощущений, гедонический образ жизни, юмористическую независимость, высоко толерантную восприимчивость, хаотический эротизм, экологическую тактичность, утопическое социальное единство?»

Персональные компьютеры, век информации и Интернет стали его платформой, с которой он призывал людей задумываться о своей жизни и задавать вопросы власть имущим. После его высказывания о том, что «компьютеры — это кислота восьмидесятых и девяностых», Ричард Прайс, сооснователь Эсаленского института, сказал в 1985-м году: «Я не удивлюсь, если из-за Тима Лири компьютеры запретят».

Его последнее шоу было одним из самых замечательных танцев смерти, которые нам довелось видеть. В 1994 году, когда у него обнаружили неоперабельный рак, ему предложили подвергнуть его голову криогенной заморозке, с тем чтобы разморозить ее, когда средство от рака будет найдено. После раздумий он отказался. Он умер в постели, в последний день мая 1996 года, с улыбкой на лице, смиренно. Его последними словами были: «Почему бы и нет?» Его останки были кремированы, и часть из них была запущена в космос.

Его рождение и смерть совпали — так же, как у его кумира Марка Твена — с прохождением кометы. Последние два года он жил в постоянной радости. Чем хуже становилось его физическое состояние, тем выше поднимался его дух. «Я сделал все, что хотел», — сказал он самому себе однажды вечером незадолго до смерти. Он был центральной фигурой во времена фантастических перемен, и его наследие так же необузданно разнообразно, как и психоделическое движение, которое он возглавлял. Если мы поймем его жизнь, мы сможем лучше осветить значительный эпизод человеческой истории.

Пару часов назад, в 12:45 пополудни по часам Беверли-Хиллз, старый друг и искуситель моей юности Тимоти Лири сдержал свое обещание «дать смерти лучшее название или умереть творчески». Смиренно, спокойно и бесстрашно он направился в свое последнее путешествие.

За несколько часов до этого, в телефонном звонке язвительному Уильяму С. Берроузу, [12] он сказал: «Надеюсь, что когда-нибудь я стану таким же остроумным, как ты». Он не совершил публичное самоубийство в Интернете, как пугал однажды. Он не дал заморозить свою голову. И не устроил никакого другого спектакля из своей смерти, чего я опасался. Перед концом он окружил себя ангелоподобными двадцатилетними девушками, которые помогали ему путешествовать в Сети, и в их компании мирно отчалил к другим берегам.

Я хотел бы быть с ним в его последний час. Когда я был у него пару недель назад, он сказал: «Когда я буду покидать этот мир, Барлоу, я хочу, чтобы твое лицо было одной из тех последних вещей, которые я буду видеть». Я думаю, это была одна из самых приятных вещей, которые я слышал в своей жизни, и я надеялся осуществить это его пожелание, но смерть в очередной раз доказала нам, что она быстрей, чем кто бы то ни было. Только что раздался телефонный звонок среди этой дождливой вайомингской ночи, и вотя, раздетый, в тем-ноте, думаю над словами, которыми мог бы проводить его.

Два года назад Синтия и я провели свой последний день вместе в обществе Тимми. Когда на следующий день она умерла, я помню, как поразительно ясным стало для нас странное отношение всей нашей культуры к смерти, как сиротливо и стыдно умирать в Америке, и мы обсуждали, как вытащить смерть из чулана, в который ее прячут. И я сделал это, оплакивая свою жену, и продолжаю оплакивать ее, наверное более публично, чем это принято в культуре, которая кичится своим стремлением завоевать и покорить себе все в этом мире.

Но Тимми разрушил эти баррикады. Он просто умер. И он умер, не притворяясь, что «ему с каждым днем все лучше и он вот-вот поправится», не позволяя себе превратить свою смерть в убогий и отвратительный медицинский эксперимент, без потакания идиотической американской привычке тратить 80 % долларов, отпускаемых на медицинское обслуживание, в течение последних шести месяцев жизни.

Он умер без стыда и как всегда наслаждаясь жизнью.

Несколько недель назад насельники коммуны Лири и я взяли напрокат кучу кресел-каталок и отправились на них вместе с ним в House of Blues на Сансет-Стрип. Наверное, в этом месте раньше никогда не видели пятнадцать человек на инвалидных колясках. Мы здорово провели время и, когда ехали обратно, улыбались, думая о том, что участвовали в Последнем Отгяге Тима Лири.