— И она пошла с ним танцевать? — спросила Катя.

— Да. — Вера задумчиво кивнула. — Мы с Сережей танцевали рядом с ними, и я сама слышала, как Лёва сказал ей какие-то странные слова. Он сказал: «Похоже, что это вы однажды ночью возле Круглого брода читали свои стихи у костра? А теперь вы уже художница, А кем вы, извиняюсь, будете дальше? Для меня, — говорит, — это вопрос жизни и смерти». И при этом он так смотрел на нее своими цыганскими глазами…

— Ну, а что было потом? — нервно спросила Катя Куликова.

Вера сделала паузу, вздохнула:

— А потом художница вдруг исчезла. Она ушла незаметно, так же, как и появилась. Я, когда вернулась с работы, нашла в общежитии на койке записку: «Желаю успеха. Не давай захиреть кружку. Привет Леве Королевичу». Лёва тогда метался на машине по степи до глубокой ночи, расспрашивал встречных шоферов. Но художницы и след простыл. Правда, после рассказывали, что видели какую-то приезжую девушку в сапогах и в ватнике за четыреста километров к востоку, в новом совхозе «Рассвет». Только там она, говорят, заинтересовала молодежь не рисованием, а художественной гимнастикой. — Вера усмехнулась и развела руками. — А может, это была вовсе и не она…

Лёва Королевич, с остервенением нажимая на акселлератор, гонит грузовик по степи, чтобы засветло успеть на склад.

Над головой в прорывах туч синеет небо, а впереди оно совсем чистое и на нем в невообразимой дали маячит верхушка одинокого кургана. И вспоминает Лёва, как выпросил у агронома мотоцикл, взял канистру бензина на багажник, краюху хлеба в карман и отправился в дорогу. Тогда так же маячил вдали этот курган, а потом над ним зажглась звездочка; всю ночь гнался он за нею по степи, выжимал душу из мотоцикла. А звездочка не приближалась и не удалялась, словно издевалась над ним. А утром в совхозе «Рассвет» узнал Лёва, что накануне ушла оттуда молоденькая физкультурница. Как ушла? Да так. Надела ватник, закинула за спину мешок и ушла. Куда? Да кто ж ее знает. В степь. А кружок физкультуры остался…

Косые струи дождя вновь полоснули по крыше, по стеклам кабины. Курган заметно приблизился. Скоро поворот на районный центр. Лёва прошел поворот, не снижая скорости; еще сто километров пути, а надо успеть, пока склад не закрылся.

Впереди на дороге зачернела точка — мотоцикл. Лёва обошел его на полном ходу, только скосил глаза, чтобы не задеть ненароком. И тут же принялся тормозить.

Мотоцикл стоял. Рядом сидел водитель — прямо на дороге, уткнуз голову в коленки. Лёва подошел вразвалочку — руки в карманах, фуражка с «капустой» сдвинута на ухо.

— Эй, пижон. С утра пораньше набрался или как? Мотоциклист медленно поднял голову. Это был молодой паренек. Лицо у него было серое, как пыль.

— Живот схватило. Терпенья нет…

— Да?.. А два пальца в рот пробовал?

— Пробовал. Не помогает… — Он прикусил губу и застонал.

Лёва вернулся к своей машине, осадил ее назад — к сидящему на дороге парню. Склонился над ним.

— Держись за меня. Ну…

Поднял парня и отнес его в кабину. Справиться с мотоциклом было труднее. Но Лёва открыл задний борт грузовика, поднатужился, крякнул и затолкал мотоцикл в кузов. Потом, стараясь не дергать сцеплением, плавно набирал скорость. Стрелка спидометра неуклонно двигалась по шкале, дорога стремительно уходила под колеса автомобиля. Лёва понимал: тут не пьянка, дело серьезное. Вон как его скрутило, беднягу: лежит на сиденье скорченный, волосы от пота взмокли.

— Ну, не полегчало?

Парень что-то пробормотал сквозь стиснутые зубы. Глаза у него были закрыты.

«Не умер бы, — подумал Лёва. — Нажать надо». Но нажимать было некуда: стрелка спидометра уперлась в ограничитель, двигатель работал на предельных оборотах.

Через час и восемь минут мотоциклист уже лежал на кушетке в приемном покое районной больницы. Врач осмотрел его и сказал коротко:

— На стол. Немедленно.

Лёва вышел в коридор. Покурил. Потоптался возле стенда «Как ухаживать за новорожденным», прочитал «Диету кормящей матери» — два раза прочитал: сверху вниз и снизу вверх. Посидел на скамейке, еще покурил. Потом вернулся в приемный покой, спросил у дежурной:

— Ну, как там?

— Не знаю. Операция только началась.

— А что, извиняюсь, с ним?

— Аппендицит. Вы что, родственник?

— Приблизительно.

— То есть как?

— Так. Он — человек, я — человек.

— А-а-а… — строгая сестра улыбнулась. Машинально поправила кудряшки под белым колпаком. Лёва всегда нравился женщинам: рост — сто восемьдесят девять, голос — вежливый баритон, глаза — цыганские, ласковые. — Зайдите часа через два, — приветливо сказала она.

Тут Лёва вспомнил про шатуны и карбюраторы. Ехать на склад надо было в другой конец поселка, к железной дороге.

На склад Лёва, конечно, опоздал. Кладовщик ушел перед самым носом. Вот досада! Болтайся теперь здесь до утра. От нечего делать поплелся в парикмахерскую на вокзале, сел в кресло: «Капитальный ремонт, пожалуйста». Принял все процедуры: стрижка-брижка, мытье головы, массаж лица, одеколон «Шипр». Только от укладки волос феном отказался. Это для пижонов — фен.

Потом остановил машину возле ларька. Взял полкило яблок, лимон, пакетик масла, двести граммов колбасы и шоколадку «Сказки Пушкина».