Я аж задыхаюсь от смеха! Пашка, тот вообще катается по полу.

– Ты… ты откуда это выкопал, поганец мелкий?
– смахиваю я слезинку с ресниц.

– Оттуда!
– гордо заявляет Заноза.
– Сам поганец!

– Балалайка его это родила, не иначе… Она у него, Илюха, теперь на военную тематику переключилась.

– Да, загадочное устройство. Непостижимое для человеческого разумения.

Никитос тут же наливается спесью.

– Понял, Пашка? А ты, - сломаю! Я те, блин, сломаю, блин! Может, у меня такая одна в целом мире вовсе? Наверно.

– Такая, - одна! Паш, спать нам не пора?

– Это какое ещё такое спать! Не-не-не! Илюшечка, Пашечка! Да я и не хочу, и вам не дам… Да погодите вы! Кидаются тут. С двух сторон тут, как эти самые тут, - как барсуки какие-то. Посидим ещё, а? Илюшечка, расскажи ещё чего-нибудь…

– Нет, Никита. Хватит на сегодня, ты и так вон спать не хочешь. Эх, надо было мне сказочку рассказать тебе… Песенку, там, колыбельную спеть…

– Колыбельную!
– теперь уже Никитос валится на ковёр от смеха.

– Правда, Ил, всё равно, - пока этот обормот сам не заснёт, ну, или пока мы уж совсем без сил не свалимся, всё равно не уснуть.

– Ладно. Тогда, может быть, телек включим? Или дивидишку какую-нибудь воткнём?

– Не, так посидим. Илья, груша последняя. Не хочешь? Ты, Никитос? Ха, да я бы и не дал!

Странно, но Заноза пропускает эту Пашкину реплику мимо ушей, а сам что-то уж больно деловито начинает переставлять и передвигать с места на место тарелки, бокалы, конфеты… И при этом бросает быстрые короткие взгляды то на меня, то на брата. Что-то тут…

– Пашка, не ешь! Погоди-ка… Никишечка, а ну-ка, откуси-ка от этой груши…

– Ил! Уйдёт, зараза! Лови его! Эх… У-у, гадёныш! В ванной закрылся… Щас я ему свет отрублю, - мигом выскочит.

– Брось ты его, Паш. Сам выползет. Пошли, посмотрим, что он там такое с грушей сделал.

Пашка хлопает по двери ладонью.

– Лучше не выходи, гадёныш, - убью к чёрту!

Из ванной раздаётся невнятно-угрожающее:

– Зу-зу-зу! Зу-зу!

– А вот выйди только, тогда посмотрим!
– хлопает Пашка по двери ещё раз.
– Айда, Илюха, хрен с ним.

В комнате мы с Пашкой осторожно, словно это бомба, рассматриваем грушу.

– Вот тут, смотри, Ил.

– Да… А с виду-то целая совсем. Надо же!
– восхищаюсь я.

– Ни фига себе! Да он в неё пол шпроты затолкал. Как ухитрился… И когда, главное?

– Да не важно. Пока ты с центром вошкался, а я яблоко грыз, тогда, наверное, и…

– Нет, ну какой всё-таки! Надо заставить его это сожрать.

– А ему пофигу. Сожрёт, и не поморщится. Он и так всё без разбора, вперемешку трескает. Дай-ка её мне… Хм. Интересно, а рыбой почти и не пахнет, груша всё перебила…

– Явился! Ты почему террорист такой растёшь?! Как хочешь, Илья, а я всё бате расскажу…

– И про коньяк?
– невинным голосом спрашивает Заноза.

– Мама, - беспомощно разводит Пашка руками.
– За что это такое на меня, а, Ил? У-у, болячка ты!

– Вот чё орать-то вот, а? Подумаешь, груша. Дай сюда, Илюха. Груша, как груша… Орут только, и орут…

– Брось, Никита, её теперь выкинуть только.

– Да пусть подавится! Ему по барабану, у него же желудок, как у страуса, - гвозди переваривает.

– Гвозди?
– тут же задумывается Заноза…

Пашка от избытка чувств только трясёт башкой, и идёт за сигаретами.

– В окно кури.

– Да я на балкон пойду. Ил, дай мне на плечи что-нибудь накинуть.

– А футболка твоя где?

– А я не знаю… Да ладно, тепло, так пойду.

– Я с тобой. Сидеть, Никитос! На вот, полистай пока.

Сунув Занозе июльский номер “Men’s Health”, я иду следом за Пашкой на балкон.

– Как, блин, неудачно вышло! Слушай, Илья, придумай что-нибудь…

– Да что ж я придумаю? Будем ждать, пока он не отрубится.

– Сами, вперёд… Да… - сероглазый расстроен не на шутку…

– Ладно… Дай-ка затянуться. Да разик только! Фу-у, как только ты их… Так, ладно, Паш. Полчасика посидим, а потом я его угомоню.

– Как?

– Помнишь, позапрошлой зимой ты ангиной болел? Вот тебе и ну… Я тебя усыпил тогда, помнишь?

– Не помню… - Пашка пристально смотрит на меня.

– Ещё бы! У тебя ж сорок градусов было. Вот, - я тогда очень захотел, чтобы ты уснул…