Боря и Женя отнеслись к ранению Миши по-иному. Они посчитали, что это должно послужить для нас сигналом к решительным действиям. Как-то, когда Миша почти полностью выздоровел и уже должен был приступить к работе, они изложили нам свою позицию и свой план действий, о котором они договорились раньше и успели уже подробно отработать в деталях.

Женя высказал мнение, что работа по рытью противотанковых рвов вдоль Днепра, на которой, с риском для жизни, самоотверженно трудятся десятки тысяч женщин, подростков и пожилых мужчин, является неоправданной затеей бездарных стратегов. Они лишь пытаются создать видимость активной деятельности по защите Родины и мобилизации народа на борьбу с врагом. Построить вручную за 1-2 месяца оборонительные сооружения протяжённостью в несколько сот километров, которые позволили бы остановить наступление фашистских войск просто невозможно. Немцы ежедневно не только бомбят и обстреливают людей, роющих противотанковые рвы, но и фотографируют строящиеся сооружения. Им ни к чему направлять танки именно в построенные для них рвы. Они могут форсировать Днепр в местах, где нет рвов или навести мосты и переправы и там, где они имеются. В конце-концов от этих траншей и рвов мало что останется после первой серьёзной бомбёжки или артиллерийского обстрела перед запланированным немцами прорывом нашей обороны.

По мере приближения линии фронта к Днепру, оборонительные сооружения будут подвергаться всё более частым бомбёжкам и обстрелам, которые приведут к неизбежной массовой гибели людей, занятых на этой стройке. Кроме того вероятны прорывы немцами фронта на отдельных участках с целью выхода к Днепру, в результате чего мы можем просто оказаться в окружении. О том, как власти организуют эвакуацию гражданского населения из прифронтовой территории, мы уже знаем из примера Немирова. Зачем же мы бежали от немцев через всю Украину, чтобы вновь подвергать себя опасности быть захваченными врагом здесь, в этих отрытых нами рвах, или бесславно погибнуть в них под бомбами и пулями из немецких самолётов.

Такой исход представлялся Боре и Жене неизбежным и нам ни к чему ожидать его здесь. Их же план был в следующем.

В Гуляй-Поле располагается 973-й стрелковый полк 270-ой стрелковой дивизии, призванный оборонять подступы к Днепру на этом участке. На следующий день после ранения Миши, они побывали в расположении этой воинской части и беседовали с командиром полка о возможности приёма всей нашей группы в действующую армию в качестве добровольцев-красноармейцев. Вероятно Боря и Женя произвели хорошее впечатление на майора и он пообещал посоветоваться с комиссаром, а нам велел явиться в полном составе в воскресенье утром.

Боря предложил подготовиться к уходу до восхода солнца в воскресенье. Мы должны были, как он считал, уложить все наши вещи в рюкзаки и уйти незамеченными, оставив Николаю Ивановичу записку с объяснением, из которого он должен был понять, что наш уход не бегство от трудовой повинности, а стремление к более активной борьбе с фашизмом с оружием в руках.

Кто-то предложил открыто предупредить Николая Ивановича о нашем уходе, но Боря и Женя отвергли это предложение. В этом случае, мы возложили бы вину за наш поступок на начальника отрядта, если бы он одобрил наше решение, или сорвали бы наш уход из отряда, если бы он не дал на это своего согласия.

После тщательного обсуждения предложенного Женей плана, он был единодушно нами одобрен, и оставшиеся до воскресения дни, кроме выполнения дневной нормы земляных работ, были отведены лечению Миши и подготовке к уходу. Наш план решено было сохранить в тайне.

В ночь на воскресенье мы ушли из отряда.

Майор Кийков, немолодой уже человек, высокого роста, спортивной осанки, с мужественным лицом и пронизывающим взглядом, принял нас в здании школы, где располагался штаб полка.

Окинув всех критическим взглядом, не обещавшим ничего хорошего для нас, он начал допрос с меня. Вопросы сыпались один за другим и требовали чётких ответов.

Из командирской планшетки он вынул блокнот и карандаш, которым делал какие-то записи по ходу нашего собеседования.

Фамилия, имя, отчество, год, месяц и место рождения, национальность, образование, партийность, спортивный разряд и сдача норм ГТО, здоровье, место нахождения родителей, братьев, сестёр... На все эти и другие вопросы ответы не заставили себя ждать. За исключением возраста и состояния здоровья они были правдивыми. Не точным был мой ответ о возрасте, ибо ещё в немировском военкомате я прибавил себе полгода, без чего не попал бы в колонну допризывников и совсем неверным был ответ о здоровьи и перенесенных болезнях. Не мог же я сказать майору, что до самой войны страдал бронхиальной астмой, приступы которой сваливали меня в постель чуть ли не при каждом похолодании или резком изменении погоды.

По испытующе-недоверчивому взгляду командира полка мне показалось, что он почувствовал неправду в этих моих ответах, но держался я уверенно и он начал допрашивать Мишу Гольдштейна, внешний вид которого тоже вызывал сомнения в возрасте. Когда наступил черед вопросу о годе и месяце рождения, майор строго предупредил Мишу говорить только правду, на что тот невозмутимо вынул из бумажника свидетельство о рождении, где значился июль 1924-го года.

Таким же образом подтвердили свой возраст Наум и Рома, а Иосифу, Боре и Жене это не понадобилось делать, ибо по виду майора было ясно, что они произвели на него хорошее впечатление и не вызвали никаких сомнений.

В итоге, командир полка заявил нам, что согласен взять только четверых, а мне, Науму и Мише посоветовал обратиться в райвоенкомат для отправки в военное училище.

Боря заявил майору, что не бросит своих друзей на произвол судьбы и что у нас нет выбора. Либо он примет нас всех в полк и дает возможность с оружием в руках сражаться с врагом, либо немцы уничтожат нас, как только придут сюда.

Командир полка оставил нас в кабинете одних и вскоре вернулся с комиссаром - седым уже мужиком невысокого роста, в очках, с одной шпалой в петлицах, который чем-то напомнил мне любимого школьного учителя Мура. Майор коротко изложил ситуацию и спросил комиссара какого он мнения по этому поводу. Нам же он сказал: