— Я вам не Соломон, — кричал он на дрожащих «буржуев», упрямо, как бык, уставясь глазами в землю, — миндальничать не стану. Не желаю слушать всяких жалких разговоров о ваших бедствиях… У меня живо попадете в ВЧК.

И это были не пустые угрозы. Так, одна сотрудни­ца, имевшая на своих руках параличную мать, сама заболела. Жила она, как и все «буржуи», т. е., в холоде, голоде и темноте. По закону, заболевшие служащие должны были, в случае неявки по болезни, немедленно же официально уведомить начальство с препровождением медицинского свидетельства. Разумеется, это требование для того времени было неисполнимо: врачей не было, достать доктора было почти невозможно, уведомить на­чальство о болезни было не через кого… И вот эта note 307 сотрудница, проболев три дня, явилась на службу, еще не поправившись, слабая и от болезни и от хронического голода… И у Шейнмана хватило жестокости, несмотря на робкое заступничество начальника отдела (должность рав­носильная прежнему директору департамента), посадить ее на две недели под арест…

Но была одна высококомическая черта в политике Шейнмана. Он преследовал евреев. Так, когда одно­му начальнику отдела (тоже еврею) понадобился какой то новый служащий, и он представил Шейнману своего кандидата, тот не хотел его утвердить, заподозрив, что он еврей.

— Я не желаю, — сказал он, по обыкновенно, мрачно глядя в землю, — чтобы у меня на службе бы­ли евреи…

И это говорил Шейнман, которого звали Илья Ааронович… начальнику отдела, которого звали Натан Исаакович…

И все трепетали перед ним и прозвали его "Угрюм Бурчуев"… И сотрудники, наиболее дельные, то­ропились уйти со службы Наркомвнешторга, переходя в другие ведомства.

Между тем я сидел без дела. Вопрос о поездке в Германию все затягивался. Я постоянно справлялся у Крестинского, секретаря ЦК партии и Политбюро. Он мне отвечал, что они все ждут приглашения от германского правительства, напоминали ему, но ответа нет… Скажу кратко, что так этот вопрос и заморозился окон­чательно. Изнывая без дела, я стал приставать, с ножом к горлу, к Крестинскому, требуя себе работы, часто звоня ему по телефону и всегда получая от него ответ, что он "старается", но ничего пока предложить мне не может. Мне это наконец, надоело, и я однажды note 308 явился к нему лично и тут впервые познакомился с этим сановником.

— Я пришел с требованием работы, — сказал я ему.

— Да, я все время думаю об этом, — отвечал он, — но дело это не такое простое… Ведь вы же не кто-нибудь, а бывший "зам", не может же Политбюро ткнуть вас куда попало…

— Послушайте, Николай Николаевич, — возразил я, — по моему, вы играете со мною в какую то дипломатическую игру… Я знаю, что Политбюро дало назначение таким то и таким то товарищам, несмотря на то, что это было, так сказать, деградацией…

— Да, но ведь указанные вами товарищи и были наз­начены на низшие должности в виде наказания за разные проступки… Вы же ничем не запятнали себя, и при таких условиях назначать вас на новую должность с понижением было бы несправедливо…

— Право, бросьте вы эту дипломатию, Николай Ни­колаевич, — сказал я. — Я уже несколько раз по те­лефону говорил вам, что не гонюсь за высокими поста­ми. Назначьте меня хоть делопроизводителем, мне все равно, на всяком месте я буду работать…

— Ну, это вы шутите, Георгий Александрович, — засмеялся он, словно я сказал какую то остроту. — Ведь вот что выдумали, из "замов" да в делопроиз­водители… нет, это невозможно… Имейте терпение, может быть, еще и в Германию вам ехать придется… Ведь окончательного ответа от германского правитель­ства еще нет… Я во всяком случае "пораскумекаю", ку­да бы вас назначить…

— Чего там "пораскумекаю"… Вот уже два месяца я сижу без дела. — Ведь это же не продуктивно. Все note 309 кричат, что людей мало, некому работать, а вы меня держи­те без работы…

Снова уверения. И я ушел ни с чем. Тут я вспомнил, что Лежава в это время был председателем "Центросоюза", и я зашел к нему предложить ему свои услуги. Он принял меня, хотя и любезно, но с нескрываемым превосходством, и ответил, что у него нет надлежащей должности для меня.

— Ведь знаете, Георгий Александрович, трудно найти вам приличный пост… Вы ведь бывший "зам"… нужно что-нибудь соответствующее….

Кроме того, он сообщил мне с видом очень таинственным и важным, что он сам в данную мину­ту на отлете, так как у него, дескать, идут переговоры с Лениным о новом назначении…

И действительно, вскоре Шейнман был уволен с поста Замнаркомвнешторга и на его место был назначен Лежава, который не уставая дежурил в приемной Ильича.

И таким образом, он вступил на широкую дорогу бюрократической советской иерархии. И, конечно, он стал до неприличия важен, — речь его теперь бы­ла полна значительности, все чаще и чаще, кстати и не­кстати, он упоминал как бы небрежно: "…да, так мы решили с Ильичем", или: «вот так именно я и посоветовал сделать Ленину…"

Смещенный с своего поста, Шейнман остался без нового назначения и очутился в положении такого же безработного, как и я… И время тянулось. И, хотя, кроме занятий в Наркомпути, не отнимавших у меня много времени, я, собственно, ничего не делал, я был занят по горло.

Ибо, переехав вновь в "Метрополь", я вновь попал в цепкие лапы моего "друга", товарища Зленченко, и вновь надо мной засияла сакраментальная фраза note 310 "на основании партийной дисциплины"… Начались снова председательствования в товарищеском суде, в заседаниях ячейки, в общих собраниях всех живущих в "Метрополе", — все то, что называется "партийной работой".