Врач, который повыше, прислушался:

— Говорит. Что-то о счастьи народном… Стучи! Низенький крепко саданул кулаком по филенке.

— Ломать надо, — озабоченно сказал высокий. — Сгоняй за слесарем.

Низенький помчался вниз по лестнице.

— Ломайте! — шептал Гоша сквозь дверь. — Круши! Дави гада!

Ему хотелось плясать.

Грандиозов просунул палец под влажную тесемку. Бюрократы умерли, но праздник продолжался.

— Враги народа! — сказал себе старик.

Давно погибшие, но не казненные Грандиозовым, находились они под литерой «В» и пролежали бы так еще долго. Лет тридцать назад кое-кого реабилитировали (стонал, выбегая ругаться на кухню старик, убирая их дела из картотеки). Но оставались еще карточки в ящиках под литерой «В», приберегались до грядущих сладостных выходных.

И вдруг с ужасом прочел Грандиозов в газетах, что и с этих оставшихся собираются снять обвинения, вырвать из картотеки навсегда.

— Не отдам, не пущу, не отдам… — шептал он, выдирая дела и швыряя на стол, под лампу. Ворохом ложились под режущий световой круг ломкие газеты, брошюры, литографированные портреты, убереженные до времени стариком.

Торопливо залязгал секатор. Умерли вторично — не успевшие застрелиться, покорно вернувшиеся на Родину по вызову, не сгоревшие от заработанной до революции каторжной чахотки… Не отпустили их тогда, не отпустил и сегодня старик Грандиозов. Не для того полвека собирал он картотеку. А первое дело появилось еще в тот вечер, когда в третий раз встречался он с Ефимом Петровичем…

Полуфабрикат стал изделием, годным к употреблению. Оставалось нацепить ценник.

Проходила третья встреча в том же кабинете. Все также было здесь. Просто, скупо, жестко. Портрет. Под ним Полюгаров. Хоть и стал он негласным властелином завода, но сирых да убогих не забывал привечать. Протянул руку, предложил сесть.

И опять пошло: вопрос — ответ. Старший товарищ и младший товарищ.

— Как на участке дела, Грандиозов?

Нормально дела, как же еще-то. Стремимся вперед и выше. Ответил, конечно, как полагается.

— Дисциплина?

И с этим ажур. В такие времена-то… Держится дисциплина, куда они денутся…

Здесь товарищ Полюгаров позволил себе пошутить.

— Экую ты себе, Грандиозов, фамилию взял. Язык сломаешь. Как только разрешили…

— Наоборот, Ефим Петрович! — бодро откликнулся Грандиозов. — Всячески приветствовали! Фамилия моя — времени соответствующая. Дела в стране-то ого-го какие разворачиваются. Дух захватывает!

Так и беседовали. И уже в самом конце разговора, буднично, как о чем-то давно решенном и наскучившем, сообщил Полюгаров о главном, зачем вызывал.

— Грандиозов, ты вот что сделай-ка. Составь небольшую сводочку. О настроении в цехах. Что говорят люди, чем довольны, чем не очень… Ясна задача? Ну, действуй. Да! Смотри, поаккуратней пиши. По пунктам, четко, с фамилиями и датами. И подписывать не забывай. Такие… сводки будешь приносить мне каждую неделю. Все понял?

Раскручивался, раскручивался диск. Подносил точильщик острие, готовясь высечь искру…

Грандиозов попробовал сработать под дурачка,

— Да я вам, Ефим Петрович, и так все расскажу! Господи, делов-то… Народ у нас замечательный, энтузиазмом горит. План делаем железно, на собраниях всегда поддер…

Осекся, глядя в спокойные, сонные будто, глаза старшего товарища. Те самые, которые на бывшего директора завода смотрели, когда выводили его к закрытой машине…

Не грозил Полюгаров, кулаком не стучал, лицо свое не наклонял над Грандиозовым. Как смотрел, так и продолжал. Затем произнес равнодушно:

— Ну, как хочешь. Иди, Зиляев. Иди домой.

И отвернулся к телефону.

Много раз в своей жизни приходилось кричать Грандиозову. Но так он кричал впервые. Были в крике этом и мольба, н страх, и желание жить, и проклятие всем, о ком придется писать в сводках, н опять страх и мольба…

И отступили каменные сапоги императора точильщиков. Через неделю принес Грандиозов первую «сводку», с фамилиями и высказываниями, и носил с той поры аккуратнейшим образом.

Первым исчез начальник цеха. Осторожный был человек, молчаливый, но вырвалось у него в сердцах:

— Да что это за станок такой! Голимый брак гонит и гонит! Нам бы немецкий достать, есть такие, я читал…

За преклонение перед иностранщиной и клевету на отечественную технику исключили его из партии. Затем, в одну из ночей, пропал начальник цеха. А через месяц Грандиозов был переведен из начальников участка на опустевшее место. Ценник, таким образом, навешен был Полюгаровым. Хоть и не сразу, а навешен.

По совету старшего товарища Полюгарова для удобства работы завел Грандиозов небольшую картотеку на заводских: кто, кем работает, с кем общается — все там значилось, в картотеке. Через годик-другой на многих карточках стоял уже значок: использовано. Можно было выбрасывать карточку, но Грандиозов оставлял у себя след исчезнувшего человека, и часто это был единственный, последний след.