Гроздь
вернуться

Набоков Владимир Владимирович
Шрифт:
И теперь ты вышла из рамы старинной, из усадьбы любимой, и в час тоски я увидел вновь платья вырез невинный, на девичьих висках завитки.
И улыбка твоя мне давно знакома и знаком изгиб этих тонких бровей, и с тобою пришло из родного дома много милых, душистых теней. —
Из родного дома, где легкие льдинки чуть блестят под люстрой, и льется в окно голубая ночь, и страница из Глинки на рояле белеет давно…

“О, любовь, ты светла и крылата…”

О, любовь, ты светла и крылата, — но я в блеске твоем не забыл, что в пруду неизвестном когда-то я простым головастиком был.
Я на первой странице творенья только маленькой был запятой, — но уже я любил отраженья в полнолунье и день золотой.
И, дивясь темно-синим стрекозкам, я играл, и нырял, и всплывал, отливал гуттаперчевым лоском и мерцающий хвостик свивал.
В том пруду изумрудно-узорном, где змеились лучи в темноте, где кружился я живчиком черным, — ты сияла на плоском листе.
О, любовь. Я за тайной твоею возвращаюсь по лестнице лет… В добрый час водяную лилею полюбил головастик-поэт.

ГЛАЗА

Под тонкою луной, в стране далекой, древней, так говорил поэт смеющейся царевне:
Напев сквозных цикад умрет в листве олив, погаснут светляки на гиацинтах смятых, но сладостный разрез твоих продолговатых атласно-темных глаз, их ласка, и отлив чуть сизый на белке, и блеск на нижней веке, и складки нежные над верхнею, — навеки останутся в моих сияющих стихах, и людям будет мил твой длинный взор счастливый, пока есть на земле цикады и оливы и влажный гиацинт в алмазных светляках.
Так говорил поэт смеющейся царевне под тонкою луной, в стране далекой, древней…

“Пускай все горестней и глуше…”

Пускай все горестней и глуше уходит мир в стальные сны… Мы здесь одни, и наши души одной весной убелены.
И вместе, вместе, и навеки, построим мир — незримый, наш; я в нем создал леса и реки, ты звезды и цветы создашь.
И в этот век огня и гнева мы будем жить в веках иных — в прохладах моего напева, в долинах ландышей твоих.
И только внуки наших внуков — мой стих весенний полюбя — сквозь тень и свет воздушных звуков увидят — белую — тебя…

III. УШЕДШЕЕ

ПАСХА

Я вижу облако сияющее, крышу блестящую вдали, как зеркало… Я слышу, как дышит тень и каплет свет… Так как же нет тебя? Ты умер, а сегодня сияет влажный мир, грядет весна Господня, растет, зовет… Тебя же нет.
Но если все ручьи о чуде вновь запели, но если перезвон и золото капели — не ослепительная ложь, а трепетный призыв, сладчайшее “воскресни”, великое “цвети”, — тогда ты в этой песне, ты в этом блеске, ты живешь!..

1922

“Молчи, не вспенивай души…”

Молчи, не вспенивай души, не расточай свои печали, — чтоб слезы душу расцвечали в ненарушаемой тиши.
Слезу — бесценный самоцвет — таи в сокровищнице черной… В порыве скорби непокорной ты погасил бы тайный свет.
Блаженно-бережно таи дар лучезарный, дар страданья, — живую радугу, рыданья неизречимые твои…