Павел опустил голову и задумался.

Если Борзовский говорит правду — он действительно не заинтересован в смерти Литовченко. Если, конечно, он действительно говорит правду… но можно ли ему верить?

Пока Литовченко собирал материалы для своей скандальной книги о московских взрывах — опальный миллионер, несомненно, охотно оплачивал его счета и позволял заниматься своими расследованиями. Однако когда он понял, что Литовченко, живя за его счет, просто-напросто собирает за его спиной компромат на известных российских бизнесменов и политиков, чтобы использовать его для банального шантажа, — он мог здорово разозлиться. Особенно если Литовченко накопал что-то и на него самого. Да и без того Борзовскому не хотелось, чтобы его имя связывали с именем шантажиста.

Разозлиться — да, но настолько ли, чтобы убить?

Самое естественное — он мог отказать шантажисту в гостеприимстве, прекратить выплачивать ему ежемесячное содержание, оплачивать жилье. Мол, если занимаешься своим собственным грязным бизнесом — так и живи за свой собственный счет. Но убивать Литовченко ему действительно было совершенно невыгодно, потому что это убийство легко могло быть связано с ним самим. Скотленд-Ярд — организация серьезная и неподкупная: если какие-нибудь следы приведут к беглому русскому миллионеру, дотошные англичане эти следы непременно найдут и, если даже не предъявят ему обвинение в убийстве за отсутствием или недостаточностью улик, запросто могут лишить его политического убежища, а это для Борзовского равносильно смерти…

Павел поднял голову и прислушался.

В воздухе чувствовалась какая-то напряженность. Шестое чувство, которому он привык доверять, которое не раз спасало ему жизнь, предупреждало его об опасности.

Вдруг за дверью раздались какие-то встревоженные голоса, негромкий вскрик, затем послышался звук, как будто на пол упало что-то тяжелое, и снова все стихло.

Павел вскочил, подбежал к двери, подергал ее.

Дверь по-прежнему была заперта.

Тогда он метнулся к окну, выглянул в сад…

Побуревшие зимние кусты, пластмассовая садовая мебель на пожухлой декабрьской траве. И возле самой стены на траве лежал охранник — чеканный профиль, трехдневная щетина на щеках…

Павел не знал, что происходит, но времени на раздумья у него не было. Нужно было действовать, и действовать молниеносно.

Он обмотал руку полой плаща и выбил стекло. Перемахнув подоконник, выскочил в сад, пересек его в два прыжка, не задерживаясь, не оглядываясь на неподвижного охранника, перескочил изгородь, оказался в узком проулке между двумя рядами точно таких же зеленых изгородей и помчался в сторону, откуда доносились хорошо различимые звуки проезжающих машин.

Вскоре он выбежал на широкую улицу и перешел на быстрый шаг, чтобы не привлекать к себе внимания прохожих.

Одернув плащ и пригладив волосы, он замахал рукой проезжающему мимо мини-кебу.

— Куда едем, сэр? — осведомился невозмутимый водитель.

Павел взглянул на часы и охнул:

— Как много времени! К театру «Олд-Вик», пожалуйста!

Таксист тронулся.

Павел машинально взглянул в зеркало заднего вида и увидел едущую метрах в двадцати следом за ними черную «тойоту-камри».

Когда Павел подъехал к театру «Олд-Вик», спектакль давно уже начался. Мимоходом взглянув на афишу, Павел узнал, что сегодня идет «Гамлет» — один из основных спектаклей в репертуаре этого театра, лондонского филиала Королевского Шекспировского.

— Опаздываете, сэр! — с мягким укором проговорил швейцар, распахивая перед ним дверь. — Уже начался третий акт!

Двадцатка озарила его лицо светлой мечтательной улыбкой.

— Меня ждут в ложе миссис Борзовски, — сообщил Павел.

Служительница, темнокожая женщина средних лет в старомодных круглых очках, повела его по коридору, плавным полукругом охватывающему зрительный зал, открыла своим ключом дверь ложи. Павел вложил в ее ладонь хрустящую купюру, вошел в полутемное помещение аванложи, сбросил пальто на диванчик и откинул портьеру.

Первое, что он увидел, была ярко освещенная сцена, скупо и сурово обставленная комната, огромный ковер на стене — покои королевы в замке Эльсинор. Сама королева, величественная немолодая женщина, стояла возле узкого стрельчатого окна, полуобернувшись к сыну. Гамлет, полноватый блондин лет тридцати, стоял перед ней, тяжело дыша от переполнявшего его гнева.

— Ты помнишь, кто я? — продекламировала королева в испуге и раздражении.

— Помню, вот вам крест! — с горечью отозвался Гамлет. — Вы — королева в браке с братом мужа и, к моему прискорбью, мать моя…

Глаза Павла привыкли к полумраку зрительного зала, и он разглядел рядом, в ложе, медовые волосы и прелестное, измученное лицо Милены Борзовской.

— Это вы! — громко прошептала она. — Я уже не надеялась, что вы придете… а еще говорили, что для вас так важен наш разговор…

— Меня задержали, — таким же громким, свистящим шепотом ответил Павел, склоняясь к женщине. — Но теперь я здесь и очень надеюсь услышать от вас правду, которая поможет мне прояснить это запутанное дело.