Шрифт:
Единственный, кто мог выдать Полякова, кто знал о его связи с полонием-210, был сам Лагутин.
Значит, Лагутин в этой партии — фигура опасная, которую следует удалить с доски, как только она выполнит свою задачу.
Именно так выражался про себя Поляков, в таких нейтральных шахматных терминах — «удалить с доски». В самом деле, не мог же он назвать убийство убийством! Это было не в его стиле. В его стиле была интрига, красивая, почти шахматная комбинация.
Встретив одноклассника в Стокгольме, Поляков повез его на лодочную прогулку, надеясь, что там подвернется удобный момент для «удаления с доски». Сердце у него неровно билось, руки дрожали — ведь никогда прежде ему не приходилось вот так, своими собственными руками убивать человека…
Лагутин выглядел плохо, и Поляков заподозрил, что он был неосторожен и все же хватил дозу радиации. Это несколько насторожило его, но в то же время упростило его задачу. Собственно, он, можно сказать, не убьет Андрея, а только окажет ему милосердие, сократив муки, ускорив неизбежный конец…
Он попросил у Лагутина контейнер с изотопом — просто взглянуть на него. Андрей замялся, в глазах его читалось недоверие, но все же он достал из кармана обычную упаковку жевательной резинки.
Поляков удивленно взглянул на пакетик.
Такая безобидная, обыденная вещь! И не скажешь, что в ней скрыта человеческая смерть, а еще — большие деньги и большая, многоходовая интрига…
Не говоря ни слова, он спрятал пакетик в карман.
Андрей попытался возражать, протянул руку… но ему стало хуже, он покачнулся, безуспешно попытался схватиться за поручень. Его лицо покрыла нездоровая бледность. Казалось, еще немного — и он потеряет сознание.
И тогда Поляков резко повернул руль.
Лодка вильнула носом, подпрыгнула на волне…
Лагутин не удержался на палубе, перевалился через борт и с глухим всплеском погрузился в ослепительно синюю, покрытую мелкой рябью воду…
«Вот и все, — удовлетворенно подумал Поляков, выравнивая лодку. — Мне даже не пришлось ничего делать. Он сам свалился за борт. Это был несчастный случай. Всего лишь неосторожность с его стороны. Он вообще был очень неосторожен. Боюсь, что с изотопом он тоже обращался небрежно. Я постараюсь не повторить его ошибки».
Он вел лодку, стараясь не поддаваться подсознательному желанию оглянуться назад — туда, где синяя, покрытая рябью вода сомкнулась над его неосторожным одноклассником.
Павел не сводил глаз с Полякова, отбивающегося от взбешенной, выведенной из себя женщины. На его лице отражалась целая гамма чувств, сменяющих друг друга, и Павел читал их, как увлекательную и страшную книгу.
Несомненно, этим человеком двигала страсть, многолетняя, глубоко спрятанная страсть к яркой, красивой и недостижимой женщине, к жене шефа, к жене хозяина, но не только страсть. Даже не столько страсть, сколько мучительные комплексы маленького, незначительного человека, живущего на чужие деньги, в чужой тени и испытывающего из-за этого непереносимую зависть и жгучее унижение. Борзовский держал его при себе не столько в качестве референта, помощника, секретаря, сколько в качестве прислуги, мальчика на побегушках и даже придворного шута… но нет никого опаснее, чем маленький человек с большими амбициями! Поляков жил в тени своего хозяина, постоянно ища способ расквитаться с ним за все свои унижения, и вот наконец подвернулся удачный случай. Одним ударом он рассчитывал отомстить обоим — Литовченко, счастливому любовнику Милены, и Борзовскому, ее мужу, а главное — своему хозяину, своему мучителю…
Душа этого мелкого, завистливого, мстительного человека раскрылась перед Павлом как на ладони.
Павел шагнул вперед, чтобы прекратить безобразную сцену… и снова боковым зрением заметил, как шевельнулась тяжелая портьера, закрывающая вход в ложу. Он стремительно повернулся, чтобы отодвинуть портьеру, но на этот раз его реакция оказалась недостаточно быстрой. Из-за темно-зеленого бархата выступил неясный силуэт — длинные волосы, светлый плащ, смутное пятно лица…
И тут же на его голову обрушился жестокий удар.
В глазах у него помутилось, и без того полутемная ложа погрузилась в глубокий мрак. На какое-то мгновение Павел потерял равновесие, он осел на пол, тяжело привалившись к стене…
То, что в последнюю секунду он повернулся навстречу неожиданной опасности, изменил положение, спасло его, удар пришелся по касательной и только слегка оглушил его. Павел остался жив и даже довольно быстро пришел в себя.
Полякова в ложе не было, Милена без сознания лежала на полу, в воздухе резко и неприятно пахло какой-то химией.
Павел вскочил на ноги, метнулся к Милене, похлопал ее по щекам. Женщина застонала, пошевелилась, попыталась открыть глаза. Ничего страшного, подумал Павел, ей просто брызнули в лицо чем-то вроде хлороформа.
В дверь ложи требовательно, раздраженно стучали.
Павел приподнял Милену, прислонил ее к ограждению ложи и бросился к выходу. В дверях он столкнулся с театральным служителем, который попытался остановить его, начал что-то возмущенно говорить о нарушении порядка, о неуважении к театральным традициям… Павел втолкнул служителя в ложу, проговорил: «Помогите леди, ей стало плохо!» — и стремительно помчался к выходу из театра.