— Если это вас интересует, — продолжал меланхоличный голос, — шахматы относятся к эпохе династии Минь [18] — нашему четырнадцатому веку. Малейшее повреждение будет неисправимым. Справа от столика стоит диван. Подойдите к нему, мисс Теннент, и сядьте лицом ко мне. А ты, Лоренс, иди налево и сядь на стул рядом со мной. Поторапливайтесь!

Правее третьих двойных дверей и настольной лампы с черно-белым абажуром восседал хозяин дома в точно таком же кресле, как на портрете.

— Не задерживайтесь! — снова произнес голос.

Все трое улыбались, хотя Билл ощущал жгучую ненависть к старику в толстых очках и с тонким ртом, который шевелился, не открываясь, словно рыбьи жабры. Ему казалось, что такие же волны ненависти исходят и от мистера Херста.

Сидя на диване из мягкой белой кожи с черными по краям подушками, Марджори с заинтересованным видом склонилась вперед. Билл курил, не поднимая взгляда.

— Могу обрадовать вас, дорогая моя, — обратился Гей к Марджори. — Вы мне очень нравитесь. Я боялся, что выбор моего бедного мальчика окажется неудачным. Но вы очаровательны и вполне можете быть представлены в обществе.

«Найдется ли на земле хоть одна женщина, — подумал Билл, — которая не выйдет из себя, услышав столь снисходительный комплимент?»

Однако Марджори отлично играла свою роль.

— Очень рада, что вы меня одобряете, — отозвалась она.

— Безусловно, дорогая. Тем не менее… — глаза под толстыми стеклами злобно блеснули, — могу лишь надеяться, мисс Теннент, что бедный мальчик не разочарует вас и не разобьет вам сердце.

— Разобьет мне сердце? Но почему?

— Увы, — продолжал мистер Херст, — ныне я одинокий старик. Но долгие годы я был наставником Лоренса. Он пугался самой невинной шутки и отставал в учебе — возможно, не столько из-за отсутствия ума, сколько из чистого упрямства. Должен с сожалением признать, что он был лгуном и трусом. К примеру, припоминаю один случай… — И он с удовольствием пустился в повествование, напоминающее скверный анекдот.

Бросив сигарету в пепельницу, Билл внимательно изучал «дядю». Мистер Херст, в довольно грязноватом вечернем костюме с орденом, восседал на фоне книжных полок с яркими корешками.

Голубое шелковое одеяло полностью скрывало его ноги, доходя до пола. Билл видел руки под голубой тканью, прижимающие ее к бокам кресла. Но как пальцы Гея могли проникать сквозь подлокотники?

Внезапно Билл нашел ответ. Кресло в действительности было инвалидным, с колесами на спицах, а не подлокотниками. Однако старый сатир не желал обнаруживать свое бессилие перед Марджори.

— Как видите, дорогая, — закончил Гей, — он был жалким плаксой. Естественно, его родители не могли поверить, что я напугал его, надев маску из папье-маше с голубыми прыщами и открытым ртом, изображая жертву Великой чумы 1666 года. [19] Не удивлюсь, если и вам это покажется невероятным. Иногда я сомневался в его рассудке.

— Но, мистер Херст, — запротестовала Марджори, — вы говорите, что тогда ему было всего восемь лет. И вы не видели его с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать.

— Это правда, дитя мое.

— Но разве люди не меняются? Разве трус в играх не может стать героем в реальной жизни?

— Приятный вымысел для невзыскательного читателя, дорогая моя. Юный олух может измениться внешне, но характер остается тем же.

Вытянув шею, он впервые удостоил взглядом мнимого племянника.

Билл уже знал, как ему действовать. Он должен использовать речевые обороты и жесты Лэрри Херста, смешивая их со своими собственными, дабы ошибки не были заметны.

— Ну, старина? — Стекла очков блеснули, а тон вновь стал покровительственным. — Как поживаешь?

— Не так уж плохо, дядя Гей, — ответил Билл, ерзая и опустив глаза, как сделал бы Лэрри Херст. — Рад вас видеть.

— Не подлизывайся, Лоренс. Взрослым мальчикам лучше говорить правду. Ты вовсе не рад видеть меня.

— Не понимаю, дядя Гей.

— За эти восемнадцать лет ты написал мне хоть одну строчку? Тем не менее я следил за твоей карьерой с помощью мистера Джорджа Эмберли. Охота! Альпинизм! Мотогонки! К чему все это?

— Мне это нравилось, дядя Гей.

— Нет, Лоренс. Ты просто старался убедить себя, что ты не трус. Но ты понял, что являешься худшим из трусов. Даже сейчас ты не осмеливаешься смотреть мне в глаза.

Стрела пролетела так близко от цели, что Билл вздрогнул.

— Вижу по твоему лицу, что я прав. — В голосе не слышалось ни тени торжества. — Ну, давай забудем это. Но прежде чем протянуть тебе руку, я должен разобраться с твоим дерзким поведением, которое…

— Признаю, сэр, что опоздал со звонком. Но…

— Ты поступишь разумно, если не станешь меня прерывать.

Билл кивнул, судорожно глотнув.

— Отлично. Коль скоро твоя хваленая учтивость позволяет мне продолжать, ты будешь рад услышать, что я решил простить тебе очередную дерзость. Но в дальнейшем я не стану терпеть непослушание.