Когда мама глядела на Кешку, глаза у неё становились большими, печальными. И дрожали губы.

Тётя Люба мазала йодом ссадины, прикладывала примочки и причитала на весь дом:

— У, босяки! Шпана приморская! Ну погодите, я за вас примуся! Вы же ж, босяцкие морды, не знаете, что я с вами сделаю! Вы же ж будете рыдать от страшной боли! — Живот у неё колыхался, она потрясала громадным пухлым кулаком. — Нашли тихого мальчишечку и измываетесь, да? Безответного, да? Ну постойте, я уже выхожу, я иду!

Кешка вцеплялся ей в руку и умолял никуда не ходить.

Только этого ему недоставало!

Кешка всюду искал своего главного врага — Таракана. Но тот как сквозь землю провалился. Кешка успел передраться со всеми мальчишками улицы.

Его дразнили, но побаивались, и Кешка чувствовал это.

Когда он появлялся на улице, мальчишки сразу собирались кучкой.

— Псих белобрысый! Псих белобрысый! — кричали они.

А Кешка неторопливо подходил и затевал драку. Или не затевал. Это зависело только от него. Первый нападал он. И Кешка гордился этим.

Он бродил один по берегу. Купался, валялся на раскалённых камнях. Над морем дрожало знойное марево. Вдали качались косые дымы пароходов.

Только здесь, у моря, он успокаивался и снова становился прежним Кешкой — весёлым и добрым.

Он завидовал мальчишкам, которые сооружали плот, возились с парусом, сшитым из двух простынь.

Ему хотелось подойти к ним и быть таким же, как все, — орать команды, воображать себя капитаном, поднимать парус на кривой мачте.

Но когда он подходил, мальчишки настораживались, ощетинивались — и начиналась драка.

Однажды, когда Кешке пришлось особенно туго (он разорвал куском ржавой железки парус, и, разъярённые его дикой выходкой, мальчишки навалились на него, сбили с ног и нещадно колотили), появился Санька.

Он расшвырял мальчишек, поднял дрожащего от ярости Кешку и сказал:

— Тебя Кешкой зовут? Я слышал, ты со всеми дерёшься. Зачем? Тебя кто-нибудь обидел?

Кешка глядел на своего спасителя, на человека, за чью дружбу он бы, не задумываясь, отдал всё что угодно, всхлипывая, размазывал кровь из носа и тяжело дышал.

А отдышавшись, сказал совсем не то, что хотел.

— Чего пристал? — крикнул он. — Иди своей дорогой, рыжий, а то и тебе дам.

Мальчишки ахнули. Никто никогда не осмеливался так разговаривать с Санькой.

Они ждали, что всемогущий и отчаянный владыка улицы сейчас сотрёт в порошок нахала. Этого, неизвестно откуда взявшегося в их городе худущего, битого-перебитого мальчишку.

Но Санька ничего не сделал. Глаза его потемнели. Он постоял минуту, раздумывая, потом повернулся и ушёл, коротко бросив на ходу:

— Зря это ты.

Кешка, понурясь, брёл домой и проклинал себя, ругал последними словами. Ему хотелось реветь в голос.

Грудь его распирала любовь и признательность к Саньке. Кешка был противен сам себе.

И вдруг он увидел носатого толстого Таракана. Из-за кого всё началось. Из-за кого у Кешки не было ни одного друга, а одни только враги.

Борька Тараканцев, по прозвищу Таракан, ничего не подозревая, преспокойно шёл по другой стороне улицы. Он только что приехал из Батуми. Он там у тётки гостил. Целую неделю. Борька давным-давно уже позабыл и свою встречу с Кешкой, и то, как дал ему по шее. Он шёл, помахивая прутиком, и насвистывал. У него было прекрасное настроение. И вдруг увидел идущего навстречу мальчишку с распухшим носом и синяком под глазом.

Мальчишка шёл какой-то странной хищной походкой. Будто подкрадывался.

Борька почувствовал недоброе и остановился. Он вспоминал, где видел этого мальчишку. А когда вспомнил, улыбнулся и закричал:

— А, белобрысый, вот ты где! Давно я тебя не видел, квартирант.

Кешка молча подходил, наклонив голову, и не отрываясь глядел на Таракана.

Борька забеспокоился. Он ещё ничего не понимал. Он ни капельки не боялся — слишком уж щуплым по сравнению с ним был этот мальчишка.

Но видно, было что-то такое в Кешкином взгляде, отчего большой, толстый Борька Таракан заторопился на месте, оглянулся и забормотал:

— Ты чего? Чего ты?

Кешка подошёл и молча треснул Таракана по шее — раз! Раз!

Борька по-заячьи пискнул, присел и вдруг с рёвом побежал назад. Он бежал, втянув голову в плечи, и верещал:

— Ой-ё-ё-й!

Из-за дома вышел Санька. Он стоял, сунув руки в карманы, и хохотал. Это действительно было смешно: маленький, взъерошенный Кешка и улепётывающий здоровенный, толстый Борька, ревущий, как девчонка.

Санька постоял ещё немного, потом покачал головой и ушёл.

Счастливый и гордый, Кешка, Кешка-победитель, пошёл домой — навстречу ласковым рукам тёти Любы, навстречу примочкам и причитаниям.