Шрифт:
Он спросил:
— Таемлу… Почему я тебя не заметил?
Она повела плечиком и сделала это так, что ему померещились кругом цветущие ромашки.
— Ты ждал опасности, — сказала она. — Кого недоброго ты за версту бы услышал.
— Твоя Богиня держит тебя на правом колене, — с чувством проговорил Бусый. — И по голове гладит…
Даже в свете костра было видно, как залилась краской Таемлу.
— Да ну тебя, Красивый Бельчонок… то есть Волчонок… Красный Волчонок? Богиня никому не откажет, кто просит о помощи в благом деле…
— Так почему же тогда… эх…
— Всюду горе и неправда, ты об этом?
Бусый хмуро кивнул.
— Светлые Боги щедро изливают Свою доброту в этот мир, — ответила Таемлу. — Беда в том, что не все люди умеют принять Божественный дар. А многие попросту не хотят, потому что свернули на путь вражды и корысти…
— Добрых людей всё равно больше, — сказал Бусый убеждённо.
Отец Таемлу, сидевший по ту сторону костра, сперва усмехнулся: дети!.. — но потом задумался и постепенно спрятал усмешку. Дочь немало рассказывала Меалону про своего приятеля-венна. «Вот ведь малец. От горшка два вершка, а чего только не насмотрелся… И всё равно верит… Вот это, наверное, и есть настоящая сила. То золото, которого никто не отнимет и не украдёт…»
— Верно, добрых людей больше, — охотно согласилась Таемлу, только голос звенел печалью. — Если бы они ещё и учились направлять свои помыслы к Небесам, принимая Их милосердную Силу… Моя наставница говорила так: это радостный путь, но и нелёгкий. Или наоборот: нелёгкий, но радостный. Ведь то, что легко обретается, не дарует нам счастья. Горный Кузнец это знает. И славная Мать Кендарат. И ещё многие, многие…
— И ты, — сказал Бусый.
— Да ты что! Я же только… да и то…
— Не спорь, — ответил он важно. — Мне со стороны видней.
Они шли на север. Таемлу с Бусым рыскали впереди, разведывая дорогу, Меалон вёл в поводу Гзорлика. Изверг лежал на широкой спине коня. Тот, умница, чуял на себе раненого и ступал мягко и осторожно.
Каждый шаг Гзорлика всё равно отдавался болью, но Извергу было хорошо. Небо плыло над ним, словно в детстве, когда его ждала мама, когда его жизнь согревали родичи Псы. Когда ему было о ком позаботиться, когда он сам был кому-то необходим. Именно он, а вовсе не его умение убивать. Как давно это было…
Неужели спустя столько лет всё это возвращалось к нему? Неужели ещё могло что-то вернуться?.. Изверг смотрел на облака и боялся спугнуть ускользающее тепло. Боль? А что боль… Он давно научился не обращать на неё внимания…
Как-то перед ночёвкой, когда его в шесть рук спустили с подогнувшего колени коня, Изверг увидел над собой лицо Бусого.
— Послушай… — сказал ему мальчишка. — Шульгач — это же не твоё имя. Оно мне не нравится. Можно, я буду звать тебя как-то иначе?
Бывший венн долго не отвечал… Ему вспоминался ласковый язык Прародителя и улыбка, вроде бы промелькнувшая в его глазах, почему-то серо-зелёных и казавшихся очень знакомыми. Неужели это был знак? Знак прощения и любви, который он даже не надеялся когда-нибудь получить?..
— Если хочешь, — выговорил он медленно, — зови меня Твердолюбом. Так меня нарекла когда-то родня. — Подумал и добавил: — Или Твердолобом… Так меня тоже называли когда-то…
Сколько лет он даже мысленно не произносил своего имени? И не слышал его? Диво — ещё не совсем позабыл, как оно выговаривалось…
— Я, — сказал Бусый, — стану звать тебя Твердолюбом.
А про себя подумал: «Но и „Твердолоб" тебе очень даже подходит…»
Имя в устах Бусого прозвучало вполне буднично, но в груди бывшего венна что-то лопнуло и разлилось горячей волной. Было нестерпимо больно… и в то же время легко и радостно. Он возвращался на родину. К соплеменникам. К себе самому…
Просто потому, что иначе быть не могло…
КРУГ
Обнаружив заваленного камнями Хизура, Мавут не сразу поверил своим глазам.
Калека Шульгач вдвоём с сопляком одолели Хизура, его Хизура! Его гордость и надежду, его самое острое копьё, которое он не сменял бы на целое войско, обученное и снаряжённое! Другого такого нет. И очень может быть, никогда уже не найдётся. Разве Бусый, если должным образом его направлять, мог со временем стать равным Хизуру. Или Латгери… но что теперь о нём вспоминать. Этому уже не сделаться настоящим Латгером. Он — падаль, а падаль никому не нужна.
Не тратя времени даром, Мавут устремился по следу волокуши. Широкому, хорошо различимому следу… который, впрочем, вскорости оборвался.
Охотой на людей Мавут занимался всю свою жизнь. И что означала брошенная за ненадобностью окровавленная волокуша — разобрался без труда.
Вот когда его ярость едва не вышла из берегов.
Девчонка! Беглая жрица Кан! Ну не сама же она, действительно, сообразила приехать сюда. Не-ет, ей подсказали, направили, нашептали в ушко. Кто? Ясно кто. Выживший из ума дед, вообразивший себя рукой и соратником Светлых Богов…