— Смешно! — Буркьелло недовольно покачал головой. Потом ои подошел вплотную к Мезомеду и почти шепотом произнес: — Вы решили совсем загубить свою карьеру? Я дам вам хороший совет. Если уж вы попали в это болото, хотя бы не шевелитесь. Я, конечно, могу вас понять. Я тоже когда-то был молод и честолюбив.

«Могу себе представить», — вертелось у Мезомеда на языке, но он смолчал и вместо этого вежливо возразил:

— Речь идет не о честолюбии, синьор старший прокурор, а исключительно о законе и справедливости.

Буркьелло бесстыдно усмехнулся.

— Праведники должны много страдать. Так написано в псалмах.

— В псалмах случайно не написано, что право должно оставаться нравом?

— А вы упрямец, доктор Мезомед. Остается только надеяться, что упрямство не приведет вас к гибели. — В голосе старшего прокурора появились угрожающие нотки.

Мезомед почувствовал себя героем американского гангстерского фильма, в котором прокуроры всегда продажны и бессовестны.

Тут зазвонил телефон.

Буркьелло снял трубку:

— Pronto!

Мезомеду показалось, что его начальник отчитывается перед своим собеседником.

— Нет, — с подобострастием говорил старший прокурор, — это просто ошибка… Конечно, я об этом позабочусь и лично проконтролирую… Простите за беспокойство… Передайте поклон его высокопреосвященству!

Он повесил трубку и, повернувшись к Мезомеду, сказал:

— Вот так. Мы, надеюсь, поняли друг друга.

Двое суток государственный секретарь Филиппо Гонзага провел в Апостолическом дворце, в своих личных апартаментах с затемненными окнами. Он отказывался от пищи и никого к себе не пускал, даже личного врача понтифика, которого позвал на помощь кардинал Моро. Гонзаге хотелось побыть одному.

Ему трудно было вернуться к реальности. К тому же время от времени у кардинала начинались приступы сильного озноба; от дрожи сводило руки и ноги, как будто его тело находилось под высоким напряжением.

Как только тряска прекращалась, Гонзага вновь пытался собраться с мыслями. «Кто стоял за похищением?» — эта мысль не давала ему покоя. Врагов у него было достаточно, но лишь немногие интересовались Туринской плащаницей.

Он вспоминал искаженный громкоговорителем голос и какие-то обрывки разговора; на ум приходил тот факт, что у похитителя наверняка было теологическое образование. Именно этот факт и беспощадность происходившего указывала в первую очередь на Аницета — главу братства Fideles Fidei Flagrantes.

Если кто и знал о подлинности плащаницы, то, скорее всего, магистр. Гонзага лично вручил ему плащаницу, когда приезжал в замок Лаенфельс. И при этом речь тогда шла об оригинале, а не о копии. В этом Гонзага был уверен. По крайней мере, именно это полотно хранилось в Ватикане. Он собственноручно вынул плащаницу из сейфа и обернул ее вокруг туловища.

«Нет, — подумав, решил государственный секретарь, — Аницет исключается». Насколько Гонзага помнил, он задавал незнакомцу вопрос, работает ли он на Аницета. И после долгих коле баний получил ответ: наоборот, Аницет работает на него.

Так кому же принадлежал голос?

На утро третьего дня добровольной изоляции Гонзага ощутил чудовищный приступ голода. До этого воспоминание о свиных тушах, среди которых он сам болтался, как кусок мяса, напрочь отбивало аппетит. Теперь же он снял трубку телефона и велел принести завтрак. Он заранее предупредил монахинь, которые готовили еду кардиналам курии и самому понтифику, чтобы ему подали завтрак без колбасы и ветчины.

Немногим позже в дверь постучали: с подносом вошел монсеньор Абат — личный секретарь кардинала Бруно Моро. Он принес желанный завтрак из блюд «Messagero» и «Osservatote Romano».

— Доброе утро, ваше преосвященство, во имя Господа, — произнес Абат. Он был свежевыбрит и одет в безупречно выглаженную сутану.

На Гонзаге был лишь пурпурный халат от Гаммарелли — папского кутюрье с Виа деи Санта-Кьяра.

— Где Соффичи? — прорычал он, увидев секретаря своего извечного врага.

Тот пожал плечами.

— Он до сих пор не объявился. Кардинал Моро хочет подключить полицию.

Гонзага поднялся с кресла, в котором сидел последние двое суток, погрузившись в свои мысли. Потом он подошел к среднему окну, раздвинул закрытые жалюзи и посмотрел на площадь Святого Петра. Большая площадь, окруженная колоннадой Бернини, в этот ранний час была еще тихой и пустынной.

Гонзага обернулся:

— Скажите кардиналу Моро, что я не хочу, чтобы он подключал к поискам Соффичи полицию. Соффичи появится точно так же, как и я. Возможно, он сидит сейчас на исповедальном стуле в базилике Сан Джованни в Латерано, или в Сан Пьетро-ин-Винколи, или в Санта Мария Маджоре.

Монсеньор удивленно посмотрел на Гонзагу.

— Ваше преосвященство, почему вы говорите именно об этих домах Господа? — спросил он.

Государственный секретарь, разозлившись, шумно задышал.