Шрифт:
Нехай – да и вся недолга судьбина!
Нынешний гетман, попивая в роскошной карете то вино венгерское, особенно любимое старшим братом, то винцо французское, по дворцовой нынешней моде, – не «спивал» ли? От песни дорога короче становится. А видит Бог – не терпелось в Малороссию…
Где-то около Умани встретил генеральный обозный, наместник в отсутствии гетмана, да и свояк по одной из его племянниц. С именем славным, страдальческим еще со времен Мазепы: Кочубей. Тому казненному Кочубею внук уже, душой нельстивый, а кричит своим казакам:
– Слава батьке Кириллу! Слава нашему гетману! Видно, истосковались казачки, всякую дисциплину, и раньше-то грешную, вконец растеряли. Конечно, не Измайловский строевой полк, но все ж не всякому дано целоваться с ясновельможным. В Петербурге этого не поймут, а здесь отказать нельзя. Кочубею под усы первый чмок, и другим в очередь. Не унывай, гетман! Не выдадут.
Целовался всласть, не глядя. Но вот уж перед кем остановился:
– Горленко! Свояк?.. Полковника Горленко он давно, еще при последних вздохах Елизаветы Петровны, послал на пир к Фридриху, а похмелье только ныне вышло:
– Много ль вас, козаченьки мои?..
– А только те, батько, что на десяти конях ускакали… Главные командующие нами мосты мостили, а мы ж дурни!…
Гетман похилил нестарую, но уже тяжелую голову.
– Ставь в таком разе шатры!
Гетман при обозе, при измайловском людном эскорте, каждый атаман при своих же казачках, у полковника Горленко при десятке уцелелых голов еще откуда-то сотня возросла, – как не махнуть полостями вечерних шатров? За Уманью уже степь расстилалась. С огнями казацкими. С ором всесветным:
– Батько приихав!…
– Геть!…
– Насустрачь вся ридна Украина!…
– Геть…
Он стариком уже себя считал: тридцать пять годиков, не шутка! Слеза прожгла оба околосья парика.
Что-то непонятное творилось с гетманом Малороссии, который еще неделю назад был и полковником Измайловского полка, и президентом Академии наук, и просто неприкасаемым человеком. Сейчас к нему каждый, как к придорожному камню, прикасался. Самое странное, он не чувствовал в этом ничего чуждого. Ну – геть!… Ну – батько!…
Где-то еще шаркали подошвы московских и петербургских гостиных, где-то еще разносился милый голосок Дашковой: «Революция, гетман, как вы этого не понимаете?!» – он ничего этого не понимал и, самое удивительное, понимать не хотел. Какая революция, когда сентябрь на октябрь стелет степь?
Шатры светились огнями. Каждый призывал к себе гетмана. Но разве это, при его-то лукавой старости, возможно?
– Возможно, – изрек старый Кочубей.
– Неяк же, батько, – более молодой Горленко. Здесь, на степном казацком кругу, все свояки? Все куда-то уходило. Оставалась степь. Оставалась исконная жизнь.
– А мой управитель? Пренебрег?
Помолчали оба свояка. Наконец Кочубей по праву старинности не удержал горькую истину:
– На три воткнутые в землю пики с коня бросился. Потому как сынка-то на три фридриховых штыка подняли… Не нуди, батько, так полагается извеку.
Кто на штыки, кто на пики. Спрашивали о том гетмана?
– Спрашивали меня?!
Вопрос-то глупый. О судьбе своей никто не спрашивает. Неуж гетман не понимает?.. Дозволительно досказали:
– Дочка-то ничего, разродилась. Гарный хлопчик… ну, прямо в тебя, гетьман!
Ах, лукавый их возьми! О чем намекают?.. Ему о Богданах надо подумать… о Богдане Хмельницком… о Богдане Рожинском…
II
Богдан Хмельницкий учился в киевской иезуитской школе. Отец, сотник Чигиринский, велел. Богдан – был Зиновием. Так повелось, на польский лад.
«Родом Зиновий, нарекоша Богданом (Богом данный) неяк не поддавался католицизму. Геть – говорил! Ввечеру Зиновий с соучениками прохаживался около костела, и вихрь, из этой компании его… подхватя, трижды вокруг оного костела обнес и на том месте, из которого был подхвачен, опять его поставил. Во-опль!… Буде от сего отрока великое на костел римский гонение!»
После восьми лет обучения Зиновий, уже названный Богданом, «окончил коллегию, и окончил справно». Он вернулся в имение отца Михаила, на хутор Субботов, что по реке Тясьминь, притоку Днепра. Сотник Чигиринский был удивлен пристрастию сына к военным игрищам, однако ж не препятствовал, поощрял. Казаку да не играти?!
В 1618 году польский король Владислав, не забыв смуту, предпринял последнюю попытку захватить Московию и утвердить себя на русском престоле. Реестровые казаки, и Богдан в том числе, во главе с гетманом Петром Сагайдачным, участвовали в походе. Геть, геть на москалей!…