Шрифт:
Государыня и сопровождавший ее Кирилл Разумовский были уже устроены в просторной комнате, на два окна. Несвежий диван, круглый стол, несколько креслиц да ваза с наскоро собранными полевыми цветами – вот и вся обстановка. Кирилл взглядом испросил разрешения удалиться, но Екатерина взглядом же приказала: остаться. Было ей, видно, страшновато одной. Сопровождающих офицеров еще раньше выслала. Присела лицом в угол. Разумовский понял женскую хитрость: кто бы ни вошел, ему из прихожей трудно будет разглядеть затененное лицо. Вошел, подпихнутый в спину… тот же самый шлиссельбургский узник, к которому ездили с Петром Федоровичем!
Нечто подобное и ожидал Разумовский – но все же… Кресло под ним тяжело заскрипело. Екатерина недовольно покосилась и, откинув вуаль, пристально уставилась на вошедшего.
Он был в длинном сером кафтане, суконных панталонах, чулках и башмаках. И сам весь длинный, нескладный. Рост выдавал петровскую породу, но крепости не было. Хилое, вытянувшееся растеньице, которое Кирилл видел полгода назад, пожалуй, больше прежнего истончившееся. Синяки под глазами – били иль от жизненной, вечной печали? Лицо выражало еще меньше смысла, чем прежде. Опухшие, красные веки – от слез, поди?
При всем бессмыслии он узнал сидящего рядом с женщиной мужчину и сделал к нему два робких шага, бормоча:
– Вы? Опять… навестить несчастного?..
Кирилл растерянно указал на женщину, вздрогнувшую при этом обращении. Узник неохотно отвел взгляд от знакомого лица и перевел на незнакомое, женское. Но Екатерина уже справилась с первым смущением, покивала головой как-то по-матерински; красивые глаза ее засветились радушной печалью. Кириллу показалось – вот-вот обнимет несчастного. Но нет – остался только пристальный интерес. Вероятно, она сравнивала узника со своим мужем-уродцем, сравнение было не в пользу узника. Кирилл понимал, что долго эта немая сцена продолжаться не может. И верно, Екатерина спросила:
– Знаешь ли ты себя?
Лицо узника задрожало, нижняя челюсть отвисла, он плохо владел речью, заикался, но что-то понимал:
– Я знаю… я п-принц, а может… ам-ампиратор, да?.. Чего от мени с-скрывают? Богородица б-была, еще к-кто-то б-был… в-вы тоже Б-богородица, да?..
В нем жили как бы два человека. Один в детских воспоминаниях, пьяных намеках тюремщиков, долгих дум, догадок, прозрени скудеющего ума… другой, сотканный из мышиного страха, грубости, грязи, ругани, окриков, с завистью взирающий на убегавшую мышку… ему-то куда бежать?! Он готов был расплакаться, лицо пошло судорогами, слюна потянулась с нижней губы…
Кирилл, вторично видя его, понимал: никакого Императора Иоанна Антоновича здесь нет, есть несчастный, погибший при жизни идиот… Кажется, поняла это Екатерина, она холодно и отстраненно теперь уже смотрела. И вопрос был чисто царский, последний:
– Что тебе желательно? Проси.
Ответ был, при таком-то состоянии души, вполне резонный:
– В… монастырь хочу… к л-людям… Екатерина опустила вуаль, встала, на ходу пообещав:
– Пожалуй…
В карете ее чувства прорвались более открыто.
– Вы видели, Кирилл Григорьевич? Вы все поняли? Хотя вы-то и раньше с ним встречались?..
– Вместе с Петром Федоровичем, ваше величество.
– Почему ж мне не сказали?
– Если б я пересказывал все разговоры и встречи… – начал было Разумовский, но закончил без обиняков: – При таких моих хитросплетениях разве б вы доверились мне, ваше величество?..
Екатерина догадалась о неуместности попрека:
– Вы, как всегда, правы… мой дорогой Кирилл Григорьевич!
Он припал к ее руке, чуть повыше перчатки. На открытом запястье Екатерина, вероятно, ощутила слезы, руку не отдернула, другой рукой погладила взмокший парик:
– Полно, полно, я не забываю верных друзей… Негоже гетману, утритесь, – выдернула из-за кружевного обшлага платочек.
Кирилл махнул им по лицу, поцеловал… и без всякого спросу засунул за свой обшлаг, суконный.
– Ах, сантименты!… – начала отходить от недавнего наваждения Екатерина. – Извольте, граф, быть у меня к вечеру.- Слушаюсь, ваше величество, – и он взял подобающий тон…
Все же как ни хорошо знал гетман Императрицу Екатерину Алексеевну, и он бы вздрогнул, прочитав данную этим же вечером Инструкцию. Но того ему было не дано. Наисекретнейшую Инструкцию прямо с голоса Императрицы писал Григорий Теплов. Пространно и веско говорилось о судьбе узника номер один; между прочими там был и такой пункт:
«… Ежели, паче чаяния, случится, чтобы кто пришел с командою или один, хотя б то был и комендант или иной какой офицер, без именного, за собственноручным Ее Императорского Величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа, и захотел арестанта у вас взять, то онаго никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде ж так оная сильна будет рука, что опастить не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать. В случае же возможности, из насильствующих стараться ежели не всех, то хотя некоторых захватить и держать под крепким караулом и о том рапортовать ко мне немедленно через курьера скоропостижного…»