– Ну не я же…

– С чего это ты взял?..

Вопрос этот прозвучал с явным вызовом – тем более, что она действительно чувствовала в себе к этому странному подарку мистера Коллинза явную неприязнь.

«Это, наверное, из-за того сна, – подумала она. – Впрочем, как знать: еще когда-то, давным-давно, в Таре, Мамушка говорила, что сны очень часто бывают вещими… Впрочем, и у меня самой было множество возможностей убедиться в этом – хотя бы тогда, когда я получила от Бо весть, что Эшли скончался… Он упорно снился мне каждую ночь подряд, причем – не тем пожилым человеком, которого я запомнила в последние годы, а молодым, как тогда, когда он был мобилизован в армию генерала Ли… Да, но там – Эшли, это ведь серьезно… Это же не какой-то мелкий грызун… Боже, наверное, я действительно совсем состарилась – но почему я все время думаю о совершенно ненужных мне теперь вещах?.. При чем тут Эшли?.. И причем тут какой-то горностай?..»

Ретт, склонив голову на бок, с улыбкой повторил свой вопрос:

– Чем тебе не нравится этот милый зверек?.. Это же не какая-то там противная белая лабораторная крыса и не глупая морская свинка… Когда-то, давным-давно, – продолжал он, – его мехом оторачивали мантии королей и наследных принцев… Мастера Реннесанса изображали его на своих картинах рядом с прекраснейшими дамами своего времени. На редкость благородное животное. Я ведь тебе, кажется, еще вчера вечером говорил об этом…

Скарлетт прищурилась и ничего не ответила. Она только подумала: «Кажется, Ретт впадает в детство… Он так увлеченно рассказывает об этом горностае, точно также, как мистер Коллинз о своих птичках… Кажется, Ретт не рассказывал мне с таким увлечением ни разу ни о чем – даже о своем антиквариате и о своих картинах… Да, стареем, стареем…»

Скарлетт попыталась успокоить себя мыслью, что такое, совершенно невинное увлечение ее мужа – не самое скверное (она вновь вспомнила вчерашний разговор под фонарем и рассказ Ретта о каком-то его знакомом, вышедшем на покой плантаторе, который, не зная, что ему делать, принялся пить и в конце-то концов промотал все свое состояние, которое копил всю жизнь).

«Пусть делает все, что хочет, – подумала она. – Я ведь прекрасно знаю Ретта: он действительно человек увлекающийся… Только пусть не превращается в такого одержимого фанатика, как мистер Коллинз…»

Однако настроение ее уже было испорчено – наверняка потому, что напоминание о горностае воскресило в ее сознании картины давешнего ночного видения, такого страшного и беспросветного…

А Ретт, будто бы и не замечая, что на лицо жены легла какая-то тень, продолжал рассказывать, все увлеченней и увлеченней:

– Знаешь, оказывается – на редкость деликатное животное… Вчера вечером я поставил в его клетку блюдечко с молоком, так он при мне не стал его пить. Я сегодня утром проснулся, посмотрел – а там ничего нет… – Ретт улыбнулся. – За ночь выпил…

«Он рассказывает о нем, как о маленьком ребенке, – вновь подумала Скарлетт. – «Де-ли-кат-но-е…» – Она мысленно передразнила это выражение мужа. – Он даже не был так увлечен, когда рассказывал друзьям и родственникам о Кэт, когда та была маленькой…»

Ретт продолжал свой рассказ – глаза, его при этом блестели:

– У него такие острые зубки!.. Боюсь, чтобы он ничего не погрыз в моем кабинете… Ну ничего, ничего – думаю, что я сумею выдрессировать его…

Скарлетт, не слушая своего мужа, смотрела в окно, на старую смоковницу. Молодые июньские листья уже наливались соком, становились темно-зелеными, но само дерево было дряхлым – по старой, полумертвой коре расползались большие трещины, царапины, незаживаемые раны, нанесенные временем и людьми…

«Дереву небольно, – почему-то подумала Скарлетт, – не то, что нам, людям…»

Ретт, внезапно замолчав, внимательно посмотрел на свою жену.

– Да ведь ты совсем не слушаешь меня!.. – воскликнул он с чувством. – Тебе что – совсем неинтересно то, что я говорю тебе?.. Почему ты меня все время так упорно игнорируешь?.. Скарлетт, если тебе мои рассказы скучны, то так и скажи…

Скарлетт принужденно улыбнулась – улыбка эта получилась какой-то неестественной, мучительной, странной, похожей, скорее, на мучительную гримасу долго болевшего человека.

– Нет, нет, продолжай… Я слушаю тебя очень внимательно…

Ретт улыбнулся и нарочито-серьезно спросил:

– Разрешаешь?..

В этом вопросе миссис Батлер послышалась плохо скрываемая ирония. Впрочем, она могла не удивляться – в ситуациях, подобной этой, Ретт очень часто становился в позу человека, который намного выше своей собеседницы, и все, что бы та не сказала ему в ответ, может быть удостоено лишь ироническому остраказму.

Она вздохнула.

– Только не надо иронизировать… Я на какую-то минутку задумалась о своем… – Скарлетт виновато посмотрела на мужа. – Извини…

Ретт после этого извинения сделал мягкий жест рукой – ну конечно же!..

– Ничего, ничего… Кстати, а ты знаешь, как я назвал нашего зверька?..

Скарлетт устремила взор своих выцвевших зеленоватых глаз на мужа.

– Как?..

– Флинт…

Пожав плечами, она произнесла:

– Странное имя…

– Неужели ты не понимаешь, почему я назвал нашего горностая, – Ретт сделал ударение на слове «нашего», – именно так?..

Скарлетт передернула плечами.

– Нет…

– Подумай.