Шрифт:
— Ну, — сказала она полушутливо, — что же, теперь я опять стала хорошей?
— Ты? — воскликнул он. — Такой, как ты, нет другой на свете! И я должен сказать, что это заложено в тебе и я тебе воздаю хвалу. Да, скажу по правде, тебе не надо было открывать назначение твоего пола, ты его чувствовала сама.
XXVII
На следующее утро у Оливера вновь возникли сомнения и он спросил Петру:
— Маттис в самом деле говорил это?
— Что?
— Да что я отец ребёнка?
— Ведь я же говорила тебе.
— Не понимаю, откуда он взял это?
Петра подбоченилась и, вызывающе взглянув на него, сказала:
— Ну, конечно, ты тут не при чём! Но только Марен знает лучше.
— Разве и Марен говорит это?
— Во всяком случае, она назвала ребёнка твоим именем.
— Как же его зовут?
— Оле Андреас.
Немного погодя, Петра сказала:
— Маттис имеет, следовательно, достаточные основания говорить то, что он говорил.
Оливер задумался. «Но как я мог это сделать?» — размышлял он и выйдя из дома, отправился к Маттису, чтобы получить от него разъяснения.
Было воскресное утро и он застал Маттиса полуодетого в кухне. Ребёнок был у него, так как Марен Сальт ушла в церковь. Он с удивлением взглянул на Оливера, который, ковыляя, вошёл к нему.
— Здравствуй!
— Здравствуй!
Оба молчали. Маттис не предложил стул Оливеру и тот должен был присесть на деревянный ящик. Затем они перебросились несколькими словами о погоде, о том, что внезапно наступили холода. Маттис был не разговорчив и лишь заговаривал с ребёнком, который сидел на полу, возле него.
— Он вырос, — заметил Оливер.
— Да, он растёт, — отвечал Маттис.
— Сколько ему лет? Ага, у него уже есть зубы! Как же его зовут?
Глаза столяра гневно сверкнули.
— Это всё равно, — сказал он. — Здесь он называется просто ребёнком.
— Я только так спросил. Меня ведь это не касается.
Мать дала ему не хорошее имя, но, вероятно, она сделала это с намерением. Но так как столяр был явно враждебно настроен и заставить его высказаться определённо было трудно, то Оливер заговорил сам:
— А на кого похож мальчуган? — спросил он.
— На мать, — коротко ответил Маттис.
— Ну, конечно, на мать. А на отца не похож?
— О ком ты говоришь? Может быть, ты знаешь отца? — вскричал раздражённый Маттис.
Оливер добродушно засмеялся. Но он должен был защитить себя и потому сказал:
— Ты всё такой же, Маттис! Если и я тоже чувствую себя таким же невинным!
— Это все говорят обыкновенно, когда дело становится серьёзным.
— Что ты хочешь сказать этим?
— Что хочу сказать? А то, что все всегда отрицают, и кто больше всех виноват, тот отрицает, может быть, сильнее всех. Я ничего другого не видал в жизни. Они прибегают к подкупу, дают деньги, только бы люди молчали.
Оливер вполне соглашается с этим. Он жалеет матерей, жалеет и детей.
— Бедные дети! — говорит он.
— Да, все они это говорят, — возражает Маттис, сажая к себе на колени ребёнка. — Твоя мать оставила тебя здесь одного! — обращается он к нему. — Да, ты смотришь на двери? Но она не придёт ещё целый час. Очень ей нужно! Вот тебе мои часы, играй с ними!
Оливер сидел молча, погружённый в собственные мысли. Он нащупал рукой свой внутренний карман и потихоньку, осторожно, вытащил два банковских билета из пачки. Украдкой посмотрев, подходящая ли сумма, он несколько времени сидел не шевелясь. Но так как Маттис, по-видимому, не намеревался высказаться яснее, то Оливер снова заговорил:
— Я слышал, что мальчика зовут Оле Андреас. Правда это? Мне это трудно верится!
— Ага, ты это слышал? — яростно воскликнул Маттис. — Так, чёрт побери, зачем же ты спрашиваешь? Уж не явился ли ты сюда, в дом, чтобы поразведать что-нибудь? Чего тебе надо?
— Нет, мне, во всяком случае, совершенно безразлично, как зовут ребёнка, — отвечал добродушно Оливер, отчасти даже довольный раздражительностью Маттиса. — Я больше не буду спрашивать тебя об этом...
— Ну, да, когда ты уже узнал это! — прошипел Маттис, фыркнув своим длинным носом.
После небольшой и хорошо рассчитанной паузы, Оливер сказал так же спокойно, как раньше:
— Ты наверное удивляешься, Маттис, что я пришёл к тебе?
Маттис отвечал утвердительно.
— Я понимаю это, — продолжал Оливер и, вынув два банковских билета, прибавил: — Что стоили двери, которые ты сделал тогда для меня?
— Двери?
— Те, которые ты мне оставил? Я хочу заплатить за них. Прошло довольно много времени, но я не мог раньше.
Маттис пришёл в сильнейшее замешательство и мог только проговорить: