Пышная тропическая растительность, буйство разнообразных форм, обусловленное радиоактивными осадками… Заросли лесов, которые теперь приобрели едва ли не тропические качества… И почти никогда не прекращающиеся дожди; частыми и обильными они были и до 1990 года, теперь же превратились в непрерывные ливни.

— Готовы, — сказал Джиму Планку Нат.

Не выпуская торчавшую между зубами незажженную сигару «Альта Камина», Планк произнес:

— Тогда поехали — мы и твой ручной глист. Записывать величайшего безрукого пианиста нашего столетия. Послушай, Нат, вот какая шутка пришла мне в голову. В один прекрасный день Ричард Конгросян попадает в аварию в общественном транспорте; он весь в переломах и ушибах в результате аварии, а когда через некоторое время с него снимают все бинты — его! А ведь у него отрасли руки! — Планк сдержанно рассмеялся. — И поэтому он уже больше не в состоянии играть.

Опустив книгу, Молли спросила подчеркнуто холодным тоном:

— Мы, что, подразвлечься собрались во время этого перелета?

Планк зарделся, пригнулся и стал копошиться в своей записывающей аппаратуре, проверяя ее работоспособность.

— Прошу прощения, мисс Дондольдо, — извинился он, хотя голос его звучал совсем не виновато; в нем сквозило едва сдерживаемое негодование.

— Вот и поднимайте в воздух свой вертолет, — предложила Молли и вернулась к своей книге.

Это была запрещенная книга социолога двадцатого столетия Райта Миллса. Молли Дондольдо, подумалось Нату, не в большей степени гест, чем он или Джим Планк, однако совершенно спокойно у них на глазах читает то, что запрещено читать лицам, принадлежавшим к их классу. Замечательная женщина, во многих отношениях, восхищенно отметил он про себя.

— Не будьте такой строгой, Молли, — улыбнулся он.

Не поднимая глаз, Молли заметила:

— Терпеть не могу остроумия испов.

Двигатель вертолета завелся с полуоборота; умело обращаясь с органами управления, Джим Планк быстро поднял его высоко в воздух, и они отправились к северу, пролетая над прибрежными шоссе и Имперской Долиной с ее густо переплетенной сетью каналов, простиравшихся до самого горизонта.

— Судя по всему, полет будет прекрасным, — сказал, обращаясь к Молли, Нат. — Я это чувствую.

Молли в ответ только пробурчала:

— Вы лучше бы побрызгали водичкой своего червяка или как там его еще называют. Откровенно говоря, то я предпочитаю, чтобы меня оставили в покое, если вы не возражаете.

— Что вам известно о трагедии в личной жизни Конгросяна? — продолжил однако беседу с ней Нат.

Некоторое время она молчала, затем пояснила:

— Она в какой-то мере связана с выпадением радиоактивных осадков в конце девяностых годов. Как мне кажется, речь идет об его сыне. Но никто не знает ничего определенного; я не располагаю какой-либо закрытой информацией, Нат. Хотя и ходят слухи, будто его сын — чудовище.

Нат еще раз ощутил холодок страха, который уже пришлось ему испытывал раньше при мысли о необходимости посещения Конгросяна.

— Пусть это вас не сильно расстраивает, — сказала Молли. — Ведь со времени осадков девяностых годов отмечено очень много особых случаев рождения. Неужели вы сами этого не замечаете? Я — так даже очень часто замечаю. Хотя, может быть, вы предпочитаете прятать глаза при виде таких детей.

Она закрыла книгу, обозначив место, где она читала, загнутым углом страницы.

— Это цена, которую мы платим за нашу во всех иных отношениях незапятнанную жизнь. Боже мой, — Нат, вдруг поморщилась она, неужели вам удалось свыкнуться с этой штуковиной, с этим рекордером «Ампек», от которого у меня холодок пробегает по коже, от всего этого мерцания и возбужденного состояния этого существа? — и затем продолжила. — Возможно, уродство сына обусловлено факторами, каким-то образом связанными с парапсихическими способностями его отца; может быть, сам Конгросян винит в этом себя, а не радиацию. Спросите у него, когда туда доберетесь.

— Спросить у него? — эхом повторил Нат, ужаснувшись от одной мысли об этом.

— Разумеется. А почему бы и нет?

— Совершенно безумная идея, — сказал Нат.

И, как это нередко у него бывало во взаимоотношениях с Молли, ему опять показалось что она была чересчур уж суровой и агрессивной: не женщина, а настоящий мужик, да и только. Была ей внутренне присуща какая-то душевная черствость, что не вызывало у него особого восторга.

Молли была слишком уж интеллектуально ориентированной, ей не доставало мягкости, добросердечия ее отца.

— Почему вам захотелось принять участие в этой поездке? — спросил он у нее.

Определенно не для того, чтобы послушать, как играет Конгросян; это было очевидным, подумал он. Возможно, причиной был его сын, этот специфический ребенок, — Молли всегда влекло к чему-то необычному. Он же испытывал к таким вещам отвращение, хотя внешне ничем этого не показал.

Ему даже удалось улыбнуться, глядя на нее.

— Я просто обожаю Конгросяна, — спокойно объяснила Молли. — Для меня будет особым удовольствием повстречаться с ним лично и послушать его игру.