Он переступил тело Джанет и открыл дверь в кабинет Николь.

Внутри его одиноко стоял Ричард Конгросян.

— Со мной случилось нечто ужасное! — возопил Конгросян, как только заметил их обоих. — Я больше не в состоянии отстраниться от своего окружения; вы хотя бы представляете себе, каково мне сейчас? Это совершенно невыносимое состояние.

— Он направился к ним навстречу, было явно заметно, как он дрожит всем телом; глаза его были готовы выскочить из орбит от страха, руки его, вся шея и лоб покрылись обильным потом.

— Вы в состоянии это понять?

— Подождите, — явно нервничая, сказал ему Пэмброук.

Николь снова заметила тик, перекосивший его лицо. Повернувшись к ней, Пэмброук произнес:

— Первейшее, что мне нужно — это чтобы вы предварительно прочли тот текст, что я вам дал. Начинайте прямо сейчас.

— Он снова посмотрел на часы.

— Телевизионщикам следовало бы уже быть здесь и заканчивать подготовку своей аппаратуры.

— Это я отослал их, — пояснил Конгросян, перехватив его недоуменный взгляд. — От их присутствия мне стало совсем худо. Взгляните-ка — видите вот этот стол? Так вот, я теперь — часть его! Смотрите внимательно, и я докажу вам свою правоту.

— Конгросян вперился взглядом в стол, беззвучно зашевелились его губы. И, ваза с белыми розами стоящая на столе, поднялась и двинулась прямо по воздуху к Конгросяну. Ваза, прямо у них на газах, прошла в грудь Конгросяна и исчезла.

— Я впитал ее в себя. Она сейчас — я. А… — он сделал жест в сторону стола, — я — это он!

На том месте, где — Николь ясно это видела — стояла раньше ваза, начала формироваться вроде бы неоткуда какая-то густая масса неопределенного цвета, чрезвычайно сложное переплетение тканей органического происхождения, гладких тонких кроваво-красных трубок. Да ведь это, сообразила вдруг Николь, какие-то внутренности Конгросяна — по всей вероятности, селезенка и кровеносные сосуды, нервные волокна, что поддерживали нормальное ее функционирование. Этот орган, чем бы ни был, продолжал нормально функционировать, о чем свидетельствовала размеренная его пульсация; он был живым и энергично работал, взаимодействуя с остальным организмом. Как это все сложно отметила про себя она про себя; она никак не могла отвести взгляд от стола, и даже Уайлдер Пэмброук, как завороженный, глядел на туда же.

— Меня всего вывернуло наизнанку! — вопил Конгросян. — Если так будет продолжаться, мне придется поглотить в себя всю Вселенную, а единственное, что останется вне меня, — это мои собственные внутренности. После чего, вероятнее всего, я погибну!

— Послушайте, Конгросян, — грубо оборвал его Пэмброук, направляя дуло своего пистолета на пианиста-психокинетика. — Зачем это вам понадобилось отсылать отсюда бригаду телевизионщиков. Она мне нужна в этом кабинете, Николь должна выступить перед страной. Ступайте и скажите им, чтобы они вернулись.

— Он сделал пистолетом недвусмысленный жест в сторону Конгросяна.

— Или разыщите служащего Белого Дома, который…

Он неожиданно осекся. Пистолет сам собою выскользнул из пальцев Пэмброука.

— Помогите мне! — взвыл Конгросян. — Он становится мною, а мне не остается ничего другого, как быть им!

Пистолет исчез в теле Конгросяна.

В руке же Пэмброука оказалась розовая губчатая масса легочной ткани; он тут же выронил ее на пол, а Конгросян одновременно с этим пронзительно закричал от боли.

Николь зажмурила глаза.

— Ричард, — раздраженно простонала она, — прекратите это. Возьмите себя в руки.

— Хорошо, — произнес Конгросян и беспомощно хихикнул. — Я теперь смогу высвободиться из своей бренной оболочки, выложить всего себя, разбросав по полу все свои жизненно важные части тела; может быть, если повезет, я каким-то образом сумею и позапихивать их назад.

Открыв глаза, Николь произнесла:

— Вы можете избавить меня от всего этого, сейчас? Переместив меня куда-то далеко-далеко отсюда, Ричард? Пожалуйста.

— Я не могу дышать, — с трудом ловя воздух широко раскрытым ртом, пожаловался Конгросян. — Часть моей дыхательной системы оказалась у Пэмброука, и он не смог удержать ее в руках; он не позаботился о ней, уронив ее на пол.

Он показал рукой на полицейского.

Лицо Пэмброука побелело, какая-то печать безнадежности легла на него.

— Он что-то выключил внутри меня, — очень тихо произнес комиссар НП.

— Какой-то существенный для нормального функционирования организма орган.

— Верно, верно! — пронзительно взвизгнул Конгросян. — Я вывел из строя у вас — нет, нет не стану говорить, что.

— Он с самодовольным видом ткнул пальцем в сторону Пэмброука.

— Только вот что я вам скажу. Вы проживете еще, ну, скажем, примерно часа четыре. — Он рассмеялся. — Что вы на это скажете?

— Вы можете восстановить у меня этот орган? — еле выдавил из себя Пэмброук.

Боль исказила все его лицо; теперь было ясно, какие тягчайшие муки ему приходилось испытывать.

— Если я захочу, — сказал Конгросян. — Но я не пожелаю этого сделать, так как нет у меня на это времени. Мне нужно в первую очередь собрать самого себя.