— Служу Советскому Союзу! — тихо, но твердо ответил Чолпонбай.

— Вы комсомолец, товарищ Тулебердиев?

— Нет.

— А комсомол гордился бы таким, как вы. Я читал о ваших подвигах в дивизионной газете… Думаю, что вам хорошо было бы стать членом Ленинского комсомола. Этой чести вы заслуживаете, и уверен, что не раз подтвердите это делом.

Гвардейский значок… Чолпонбай погладил его. И сейчас в окопе, видя, как Сергей склонился над бумагой и что-то записывает на прямоугольном ее листе, твердо решил: настала пора вступить в комсомол. Он давно об этом мечтал. А теперь сам член Военного совета предложил…

В тот же день, в день получения гвардейского значка, Чолпонбай и еще несколько солдат подали заявления.

— Сергей, — Тулебердиев разыскал его тогда в редакционной машине и попросил: — напишите за меня заявление, а я перепишу. Захарин говорит, чтобы я по-киргизски писал: мол, все равно поймут… А я ведь вступаю в Ленинский комсомол, вот и хочу заявить об этом по-русски, на языке Ленина… А если ошибки будут — некрасиво. По-русски я говорю, вы даже сами сказали, что хорошо говорю, а вот писать…

Днем пятого августа состоялось собрание. Оно проходило в двух километрах от реки в лесу.

Командир роты Антонов в своем коротком выступлении сказал о месте комсомольцев в бою и закончил так:

— Когда я вступил в комсомол, почувствовал себя сильней. И смелей. Комсомольский билет вместе со мной идет в бой, он придает мне сил. Комсомольцы с коммунистами всегда впереди, в самых опасных местах. По-моему, комсомолец — это самый хороший, самый смелый, самый бескорыстный друг… Когда-то Максим Горький сказал: «Человек — это звучит гордо». Я беру на себя смелость изменить первое слово и говорю: «Комсомолец — это звучит гордо!» — Он чуть помедлил и добавил: — Комсорг, зачитывайте заявления.

Когда очередь дошла до Тулебердиева, он уже стоял навытяжку, сжимая автомат. Глаза его смотрели куда-то вдаль, сквозь лес, на тот берег, туда, где завтра каждое его слово должно подтвердиться делом. И он знал, что у настоящего человека каждое слово должно подтверждаться делом. За свою двадцатилетнюю жизнь молодой киргиз понял, что у всех народов одинаково ценен и уважаем человек, верный своему слову. Он успел на своем жизненном пути повидать краснобаев, болтунов, проповедующих одно, но живущих вопреки своим проповедям. Чолпонбаю было ясно, что слова для таких людей были маской, которую они легко сбрасывали, или же так с ней сживались, что иногда и сами, в порыве собственного красноречия, верили собственной лжи.

Он же, Тулебердиев, знал лишь одно: Родина должна быть свободной! Во что бы то ни стало, но свободной! И больше всего он ценил тех, кто не произносил громких слов, но без колебаний отдавал за Родину жизнь. Он знал, что надо заслужить право на вступление в комсомол, и теперь, когда перед строем ему первому вручили гвардейский значок, когда его при всех назвали храбрым, когда при всех сказали, что достоин, теперь он решился.

Чолпонбай стоял как вкопанный. Взгляд его коснулся гвардейского значка.

— Клянусь, товарищи, не подведу вас. А если понадобится, жизнь отдам, всю жизнь до последнего дыхания…

— Кто за? — спросил комсорг.

И руки всех, будто стая птиц, взметнулись над головами.

— Единогласно!

— Поздравляю, гвардеец Тулебердиев! Вы приняты! Вы — комсомолец!

Чолпонбай все еще стоял навытяжку, все еще не мог прийти в себя от чрезмерного волнения. Он знал, что каждое слово должно подкрепляться делом. Но не думал, что так будет волноваться в минуты приема. Это оказалось нелегким испытанием. И хотя как будто ни у кого не было сомнения, он сам себя спрашивал: «Достоин ли?»

Это было вчера. Сейчас же казалось, что это было давно. Ведь в жизни порой годы кажутся короче дня, а день от рассвета до первых вечерних звезд — бесконечным.

Да нет, не вчера, не год, не тысячу лет назад — сегодня все это было. Как в песне: «Мне каждый миг казался часом, а час вытягивался в день».

И вот почему так усиленно бьется сердце: то обрывки, то целые картины пережитого проходят перед глазами, и жизнь кажется позади такой огромной, что даже воспоминаний от одного сегодняшнего дня, от этого вручения гвардейских значков, от принятия в комсомол — уже одного такого дня хватило бы на всю жизнь. Как же она прекрасна, если таким волнением потрясает душу! Чем отплатить за все?

— Знаешь, Чоке, — тихо заговорил Деревянкин, и Чолпонбай встревожился. Так или почти так говорил Сергей, когда они хоронили друзей, павших смертью храбрых. Но сейчас оба они были целы и невредимы. Их группа, в которой Чолпонбай был одиннадцатым, завтра на рассвете, точнее, перед рассветом, должна переправиться через Дон и овладеть Меловой горой. Завтра, но отчего же сегодня с такой грустью заговорил Сергей? Да и, честно говоря, весь сегодняшний день он пробыл со мной, хотя (он знал это) ему надо было отнести материал в редакцию. А уже вечереет. Солнце спряталось за горизонт. А он все со мной. И как-то странно, печально смотрит и все руку держит у сердца, около кармана, где хранит партийный билет. Вот он снова расстегивает карман, достает конверт, протягивает его: