— Где болты?

— Рыбалко, принеси ещё банок! Какого хрена их всё не хватает?

— Босс, электроды можно?

Трещит генератор, сверкает сварка. Новые «котлы» на треногах для масс скоро будут готовы, и в них затеется каша. Содранные с судна кухонные причиндалы пригодились.

— Дорогие, давайте-ка нам сюда чаю? Мы тут на карту посмотрим с командирами…

Новый ор справа, и я уже там. Пумба сколачивает раму и снова ругается с бабами, которые втихаря опять тащат от них такое нужное мужикам бревно, намереваясь на него присесть для удобства собственной работы.

— Сабир, пойди-ка ты уже, друг мой, на хрен! Тебя только за смертью посылать! — я уверен, что Дракула сегодня охрипнет.

— А ты думаешь, я одним вам тут бегаю, как лошадь по ипподрому?! Там такое в складе — не пролезешь!

— Тащи обратно, на фиг, нашли уже! Давай лучше фольгу! У Вероники спроси.

Некормленый с раннего утра скот поднимает жуткий хай и рёв. Его терпение иссякло. Туда устремляются частично освободившиеся женщины. Скотину надо кормить, доить, поить, как ни крути. Наши беды и суета её занимают столь же мало, как и нас — её мечты, чувства и возвышенные мысли. Кормить тварей божьих придётся, даже если за стенами враг уже построится в шеренги. Это часть жизни. И она продолжается, эта жизнь. Население готовится к битвам. Крепость, как бы хлипка и мала она ни была, упрямо готовится к обороне. Кипятит масло, точит секиры и куёт наконечники для стрел. Атака на стены с неё спросит.

И, глядя на все эти приготовления, мною затеянные и направленные на приближение чьей-то мучительной смерти, я временами с тоской и грустью взираю на небо, где за закрывающими солнце тучами укоризненно в мой адрес качает головой вконец ошалевший Всевышний. И думаю о том, что за всё это, невзирая на все мои покаянные и «извиняющиеся» молитвы, сидеть мне в аду, в горячем дерьме, по уши…

Маленькая колонна, гружённая самым необходимым, как бедненький афганский ослик, уходит следом за транспортами в ждущую их у порога довольно светлую ночь. В это наиболее приемлемое для скрытного передвижения время. Ни к чему любой из находящихся в горах воюющих сторон знать или видеть наших «гуляний» по местности, наших торопливых приготовлений.

Я не думаю, что мы совсем останемся ими незамеченными. Они ведь тоже там не дураки, собравшиеся в бане на партию в гольф. Но, по крайней мере, какое-то время нам удастся перемещаться почти скрытно. По-другому нельзя. Даже никак нельзя! Если полностью пропадёт эффект внезапности, на который делается немалая ставка в наших расчётах, всё будет реализовать значительно труднее. Время, когда в открытом поле сходились шеренги и шагали, не скрываясь, навстречу друг другу, стреляя криво по очереди, прошло. Тогда по-другому и не умели. И не знали, как можно-то. А мы знаем. И будем использовать свои маленькие шансы все, — от первого до последнего.

Поэтому в задачи двадцати шести человек из числа мужчин, идущих за перевал, входит как разведка, так и прикрытие тех, кто выдвинется за ними следом. Часть груза колонна несёт с собой. Остальное, самое второстепенное и самое громоздкое, понесут уже те, кто пойдёт за ними, спустя почти двое суток.

Если дорога свободна, мы не будем застигнуты совсем уж врасплох. И нам не придётся принимать бой сходу, — не подготовленными, как следует, и в присутствии не должных мелькать там лишних лиц, — женщин и детей от четырнадцати до семнадцати, которым тоже предстоит тащить много чего вслед за нами. От семнадцати юноши идут уже в качестве солдат.

Которые, если мы полностью проиграем, будут точно так же мертвы, как если б просто отсиживались здесь или в другом месте под одеялом. Их или убьют пришедшие, или они все, — с матерями и сёстрами, — попросту умрут с голоду, если вынуждены будут спасаться вместе с ними бегством по окрестностям. Они это понимают, поэтому на их лицах почти нет страха. Лишь некоторое подобие неуверенности. Которая пройдёт, как только они убьют первого в своей жизни человека. Нет, не человека, — врага.

От которого им вряд ли стоит ждать пощады.

Рядом с ними их отцы, дядьки и братья, смотря на которых, они напитываются понемногу своим первым взрослым мужеством. Им кажется, что взрослые смелы и отважны с рождения. Но и те, в свою очередь, черпают уверенность в себе, глядя на родных и соседей, на опытных бойцов и настоящих мужчин, которых они знают по жизни или видят здесь впервые. И им тоже становится спокойней. Да и не могут они показать своей слабости собственным детям.

Я уверен, что они не побегут. Потому как здесь остаются те, кто на них очень рассчитывает. И они знают о том, что будет с ними в дальнейшей их жизни в случае повального бегства с поля боя. Обычная бесславная смерть под мокрым кустом, где уже нет благословенных пищи, тепла и прочего доступного им сегодня добра. Гибель разрозненных, оборванных и грязных кучек проигравших сражение беглецов, слишком рано оставивших свою последнюю надежду и бросивших оружие, которого так же опасается враг.

Выжить по-другому, кроме как защищая сам источник нашей жизни, нам не удастся. Они знают, что ждать пощады или милости от врага им также не следует. Он придёт забрать то, что есть у них сейчас. И будет невероятно зол, столкнувшись с сопротивлением. И может не пощадить никого, даже сдающихся. Зачастую робкого, трусливого врага казнят быстрее, чем мужественного, — того убивают, но без мук и унижения. Они сами понимают, что вместо бегства мы сможем хотя бы правильно и без потерь организованно отступить, если к тому будет смысл и мои указания.