Глядя на его честные старания, я усмехаюсь.

Действие препарата ещё даже не достигла пика, а потому парень вовсе не чувствует боли. Другое дело, что будет потом. Когда полопаются волдыри и начнёт саднить и жечь под мёртвою кожей отёчная и кроваво-красная ткань…

К тому времени, я надеюсь, он будет находиться подальше от меня, в безопасности и под крышей. А там — жди выздоровление и берегись грязи. Главное — не гадить на ноги, ходя в кусты, да на привалах не совать ноги куда попало.

В ответ на мои шутливые высказывания по этому поводу пацан как-то сердито глянул искоса… и засопел, прибавив шагу.

Сдаётся мне, он принял какое-то собственное решение насчёт того, как и где мы расстанемся, но уведомить меня об этом не спешит.

Наивный, он исподтишка улыбается своим нахальным детским мыслям, думая, что при случае сможет обмануть или как-то уговорить шагающего рядом с ним "дяхана"…

То, что «дяхан» в свою бытность сам не раз натягивал репетузы на лоб и не таким прощелыгам, это конопатое сушёное чмо и не догадывается. А пока пусть потешит себя иллюзиями, от меня не убудет.

Правда, я тоже, — нет-нет, а и позволяю себе кривую ухмылку по этому поводу, и тогда эта сопля тревожно косит в мою сторону, прибавляет суетливо ходу и начинает деловито сутулиться.

Чует что-то, змеёныш, а вот что — и сам себе он объяснить не в состоянии, лишь тревожится подсознательно. И «дуется» с едва заметным психом.

Ничего, переживёт.

— Жук, а Жук?

— Ау?

— А ты уже стрелял в кого-нибудь?

Тот насуплено дёргает уголком рта, будто досадуя на мою тупость, и вякает:

— Нее… не довелось.

— А что так? — ты ж солдат. Можно сказать, боец! Вон как орал страшно, когда меня увидел… Это для меня новый вид атаки, знаешь. Я даже перетрусил, — ну, думаю, всё…, кирдык мой пришёл, — ещё б немного, и я бы умер от разрыва печени, — не выдержал бы твоих "децибел"…

— Да ну Вас! — отвернувшись, он дуется вроде, а потом не выдерживает и прыскает, на несколько секунд отвлекается от дороги, и чуть не падает, запнувшись за какой-то камень.

Я едва успеваю поймать его за рукав.

— Господин хороший, не изволите ли под ножки изредка смотреть?

Испуганно ойкнув, он снова тут же пытается смеяться. Тихо и задорно, как школьник.

…Вот что значить молодость. Для неё не существует ужасов в их взрослом понимании. До её сознания ещё не доходит в полной мере степень тяжести тех или иных событий, действий, поступков или закономерностей…

Её мозг ещё не покрыт коркой опыта и рубцами ошибок, на которой и произрастает затем лишайник определения ценностей, направления приложения сил и взвешенности поступков, желания избежать негатива или наказания за его проявление.

Её поле девственно чисто, и готово принять абсолютно любые споры, что к нужному, непонятно как сложившемуся моменту готовности принять "посевной материал", просто успеют залететь на эту загадочную и бесшабашную почву…

И что это будут за семена, от кого и как пущенные по ветру, знать не дано.

Что взрастёт на ней, костенеющей от формирующего её переплетения корней приютившихся там "растений"…

Словно доверчивый цветок, раскрывшийся на своём первом робком рассвете. Который, впервые застенчиво приоткрывая сокровенность души своей навстречу миру, не подозревает и не ведает, какое насекомое первым упадёт в его любознательный бутон, чем его опылит…

Будет ли это прелестная бабочка, несущая юное дыхание свежих лугов; трутень ли, жадно дрожащий от раннего голода, или же кровососущая тварь, присевшая отдохнуть после сытого ночного пиршества, почистит на тычинки его крохотные споры засохшей на рыле крови…

То и будет первой и, наверное, основополагающей пищей этой души в дальнейшей жизни…

Именно по этой причине всё те же несовершеннолетние могут плакать с надрывом над вымыслом из книги, а могут до смерти забить пенсионера в подворотне, попасть на скамью подсудимых и веселиться, бравировать на ней, не осознавая в полной мере степени человеческой, личностной ответственности.

Молодой душе не свойственна излишняя загруженность «взрослыми» заботами и страхами, а потому малолетние бомжи, к примеру, куда веселее своих пристроенных и состоятельных «возрастных» соотечественников; и на куче отбросов они могут веселиться непосредственнее и естественнее, не думая о завтра, чем закормленные, нахохлившиеся от собственной мнимой важности и отягощённые нелёгкими думами, зрелые снобы.

Так и ты, пацан, — среди агонии распотрошённого бытия ты не осознаёшь всего ужаса Конца, и ты не утратил свой детский задор, словно кто-то уверенный и могучий готовит тебе, — за твоей ещё совсем слабой спиной, — великое и счастливое будущее. И потому ты беззаботен и лёгок в словах, мыслях и мнениях…