— Соглашайся, Гай, — шепчет Жак. — Даю тебе слово, у нас и школах Прогрессоров все девчонки танцуют так, что… что… ну, сравнить не с кем. Это в программу обучения входит. На предмет очаровывания инопланетных аборигенов…

— Я очень хорошо танцую, Гай, — произносит Галка, придвигаясь к нему и заглядывая ему в глаза. — Соглашайся…

— Ладно, — ворчит Гай. — Идет. Посмотрим, как ты танцуешь…

Галка вскакивает.

— «Золотой вальс», Володя! — командует она. — Начинай. Она убегает в темноту. Володя начинает играть. И вот над поляной медленно разливается голубое сияние. От мачты, крутясь в танце, на середину поляны выбегает Галка в бальном белом платье. Гай как зачарованный смотрит на нее и вдруг протирает глаза, снова смотрит, трясет головой… Нет, ему не померещилось. Ноги танцующей девушки отделяются от земли, и вот она уже несется, кружась по воздуху, а «концертон» звучит все громче, звуки наливаются силой, торжеством, а Галка уже несется высоко в звездном небе, на мгновение заслоняет луну… Затем движение ее замедляемся, музыка успокаивается, затихает, слабеет, и в тот момент, когда Галкины ноги вновь касаются земли, стихает совсем. Галка делает реверанс.

Жак вскакивает, подбегает к ней и, взяв за кончики пальцев, церемонно подводит к костру.

— Несравненно, — произносит он, и Володя одобрительно кивает.

— Хорошо я танцую, Гай? — спрашивает Галка. Гай гулко глотает и откашливается.

— Ничего не скажешь, — произносит он. — Сроду я такого не видел и не знал даже, что такое бывает.

— А теперь твоя очередь, — говорит Галка. — Пой. Спой какую-нибудь свой песню, все равно какую…

И Гай, закрыв глаза, заводит дикую тоскливую песню на своем языке. Мелодия странная, но Володя с поразительной быстротой подхватывает ее. И исчезает костер, исчезают гулливеровцы, возникает бескрайнее ковыльное поле под низким серым небом, и тихонько посвистывает сквозь музыку ветер. Гай в расстегнутой маскировочной куртке сидит посреди поля, а рядом, положив ему на колени растрепанную голову, лежит девушка в платье из грубой холстины — мешок с вырезами для рук и головы, — и Гай поет, а по запрокинутому лицу девушки катятся слезы. И тускло отсвечивает брошенный в ковыль автомат.

Гай замолкает. Гулливеровцы с серьезными лицами смотрят на него.

— Все, — мрачно произносит Гай, поднимается и уходит прочь.

Небольшая поляна в глухом лесу. Утро. Гай валяется в траве, покусывая веточку. Рядом с ним стоит навытяжку Драмба.

— Звездолет, звездолет, — бормочет Гай. — Единственный способ. А их трое. Ну, девчонка не в счет. Все равно, двое на одного. Правда, Жак этот — парень хлипкий, с ним-то я живо справлюсь. А вот Володя…

Он переворачивается на живот.

— Драмба!

— Слушаю, господин капрал!

— Давай музыку. Что-нибудь задумчивое. Звучит «Танец маленьких лебедей».

— Как нам захватить звездолет?

— Не могу знать, господин капрал.

— Не могу знать, не могу знать… Дубина. Ты смог бы их перебить?

— Никак нет, господин капрал. Робот не может причинить вред человеку.

— Тоже мне солдат… Эх, оружие бы мне! Оружие!

Он поднимается, несколько секунд стоит, задумавшись, потом достает из кармана единственный автоматный патрон, подкидывает на ладони, снова прячет.

— Выключи музыку! Музыка смолкает.

— Пойдем, колода. Ведь все равно управлять звездолетами ихними я не научен…

Лагерь гулливеровцев. Солнечный день. Неподалеку от лесной опушки расположились Жак и Гай. Жак, босой, в красных трусиках, работает с прибором, похожим не то на бинокулярный микроскоп, не то на стереокинокамеру. Гай в расстегнутой куртке валяется рядом на траве, заложив руки за голову. Над ним стоит Драмба и обмахивает его зеленой веткой.

— А потом? — с интересом спрашивает Жак.

— А потом меня выперли из школы. Жак воздевает руки к небу.

— За что? — патетически восклицает он.

— Вот спроси их — за что, — говорит Гай. — Директор остался жив-здоров. Парня того, правда, отвезли в больницу, но ведь через неделю выпустили… А пожар — ну что пожар? Все равно и ту же зиму в первый же налет весь квартал в пыль разнесли гады полосатые…

— Да, — говорит Жак, — несправедливо с тобой поступили.

— Конечно, несправедливо! Ну, я потом нашел себе компанию, и мы этому полицейскому устроили веселую жизнь, будь здоров…

Слова Гая заглушаются нарастающим грохотом барабана. Звучит удалая расхлябанная музыка явно блатного пошиба.

Худые грязные руки двенадцатилетнего Гая проворно и ловко собирают нечто вроде самострела. В сопровождении десятка парней самого хулиганистого вида — опухшие от пьянства морды, прилипшие к нижней губе сигареты, мохнатые шарфы на шеях — он поднимается по осклизлой лестнице и выходит из подвала на улицу. Трущобы, всюду горы мусора, окна с выбитыми стеклами, рваное тряпье на оконных решетках. Гай устанавливает самострел в нише подвального окна, накладывает толстую стрелу, обмотанную паклей, затем протягивает поперек улицы веревку.

По улице идет огромного роста полицейский в форме с многочисленными пуговицами, в квадратном головном уборе с плюмажем. Он угрожающе глядит на кучку хулиганов, столпившихся в подъезде, и помахивает дубинкой со зловещим крюком на конце. И вдруг задевает ногой за веревку. Самострел срабатывает. Стрела, выброшенная стальной тетивой, чиркает по огниву и, охваченная пламенем, втыкается в обтянутый зад полицейского. Полицейский с ревом крутится на месте, а стрела пылает, разбрасывает разноцветные искры, испускает черный дым.