Анна застыла на месте. В глазах ее стояли слезы, но гордость не позволяла плакать перед королем. Ей было жаль свирепую старуху, оставшуюся в Компьене и приговоренную к заключению собственным сыном. И она глубоко переживала нанесенный удар – увольнение Мадлены де Фаржи. Анна вдруг увидела, как из толпы людей, окружавших короля, выдвинулась девушка и присела перед ней в низком реверансе. Лицо, обращенное к королеве, было очень юным и поразительно красивым. Особенно привлекали влажные голубые глаза.

– Преданная служанка Вашего Величества, – чуть слышно произнесла мадемуазель де Хотфор. – Позвольте мне служить вам.

– Если так повелел король, – холодно ответила Анна, – значит, так и будет. Встаньте, мадемуазель, и займите место среди моих дам. – Она повернулась к Людовику. – Сир, я вынуждена заявить протест в связи с вашим обращением с Ее Величеством королевой-матерью. Она всегда была добра ко мне, и мое сердце разрывается при мысли о ее унижении.

Анна не могла сдержаться, и слезы потекли ручьем. Она присела перед королем и хотела отвернуться, как вдруг увидела, что тот рассматривает новую фрейлину де Хотфор с таким выражением на лице, какого она не видела со времени смерти его прежнего фаворита де Льюиня…

Двор потихоньку готовился к поездке в Сенлис, где король намеревался остановиться на несколько дней. Анна попросила у аббата стакан воды, и тот провел королеву в свою комнату, где ей подали вино и свежие фрукты. Есть она не могла, а от вина закружилась голова. Де Сенеси, вся в слезах, с белыми губами, суетилась возле королевы и умоляла ее успокоиться и что-нибудь скушать. Новая фрейлина стояла в отдалении, опустив глаза и сложив руки, безмолвная и ненавязчивая. И прекрасная – как солнечное утро.

Анна с раздражением отослала прочь всех своих дам и на несколько минут дала волю слезам. Ее охватило глубокое чувство одиночества и беспомощности. Любимую подругу де Фаржи отсылали прочь, Мария Медичи арестована. Даже Гастон, хотя от него и не было толку, все ж таки был другом, но и он находился далеко-далеко. Она услышала щелканье замка, дверь отворилась – на пороге стоял Ришелье. Не сказав ни слова, он вошел в комнату и бесшумно закрыл за собой дверь. Анна почувствовала, как к лицу прилила кровь, и вскочила.

– Как вы смеете! Как вы смеете входить без разрешения!

– Я говорил с королем, – мягко ответил кардинал, – и он согласился с тем, что нам с вами надо побеседовать. Не плачьте, Мадам. Уж во всяком случае не плачьте из-за королевы-матери. Она была добра к вам только потому, что преследовала свои цели, и покинула бы вас без всяких угрызений совести. Она не стоит ваших слез.

– У вас нет сердца, – бросила обвинение королева, – нет жалости, оставьте меня.

– Когда передам послание короля, – сказал кардинал. – И это его послание, не мое. Вы не должны писать королеве-матери или передавать ей через других какие-либо сообщения. Никаким образом вы не должны быть связаны с нею. Это – приказ.

– Это ваш приказ, – горько сказала Анна. – Вы уговорили короля заточить в тюрьму собственную мать! В ваших руках он не больше, чем марионетка!

– Король – человек, которого никогда не любили, Мадам, – спокойно возразил Ришелье. – Такие люди, когда их рассердят, бывают очень жестоки. Не сердите его сейчас. Не играйте в политику.

– Я буду делать то, что сочту нужным, – глаза Анны сверкали гневом. – Я не боюсь ни его, ни вас! Мне нечего опасаться!

– Да, – согласился кардинал. – Потому что я скрыл вашу неразумную переписку с Гастоном. Вы побледнели, Мадам? – Тонкие губы улыбнулись. – И есть из-за чего. Мадам де Фаржи – просто дура. И ее глупость чуть вас не погубила. Я предупреждал вас и раньше, но вы не пожелали слушать. Не впутывайтесь в эту последнюю интригу против меня.

– Пока жива, я буду бороться с вами, – заявила королева. – Я – не лгунья, монсеньер кардинал, и не трусиха. Вы мучили меня и оскорбляли, вы преследовали тех, кого я люблю, по причинам слишком постыдным, чтобы в них признаться! Я никогда вам этого не прощу! Ни за что!

– Это вы стыдитесь, а не я, – напомнил Анне кардинал. – Столько раз моя любовь защищала вас. И будет защищать, хотите вы этого или нет. – Низко поклонившись, он исчез так же бесшумно, как и появился.

Двор оставался в Сенлисе, пока король охотился и подписывал приказы об аресте или изгнании, которые составлял кардинал. Таковой оказалась участь всех лиц из окружения королевы-матери. Мадлена де Фаржи была обвинена в государственной измене, но ей удалось скрыться, и суд вынес смертный приговор в отсутствие бывшей фрейлины королевы. Вместо самой де Фаржи на площади де Каррефор де Сен-Поль был обезглавлен ее портрет. Мадлена оказалась одной из немногих, кому удалось спастись от гнева короля и мести Первого министра. Как всегда сообразительная, она исчезла из Парижа при первых же сообщениях об аресте людей, с которыми ей приходилось общаться, выполняя роль курьера своей повелительницы, королевы. Она нашла убежище в Голландии, где жила в нужде и одиночестве, став жертвой привязанности к Анне, которая продолжала использовать не обнаруженную кардиналом почтовую контору в Вал-де-Грейс, чтобы время от времени посылать ей деньги и продолжать свою отчаянную борьбу с Ришелье.

15 июля Мария Медичи, спустившись по веревочной лестнице из окна дворца в Компьене, сбежала в Брюссель. Новость повергла короля в ужас, он пал духом при мысли, что мать его на свободе и способна за себя отомстить. Зато вновь проснулись надежды Анны и других врагов кардинала. Сам же Ришелье, казалось, остался равнодушен к сообщению о побеге старой королевы.

Если он и проявил какие-то чувства, то разве что удовлетворение от вести, что Мария прибыла невредимой в Брюссель и находится там в безопасности под крылышком инфанты Беатрисы. И похоже, его не больше заинтересовало сообщение о том, что Гастон открыто выступил против короля, имея поддержку герцогов Монморанси, Бульонского и других достойных кавалеров, собравших в Лангедоке свои отряды для похода на Париж. Гастон бросил и еще один вызов королю, женившись на Маргарите Лотарингской. В это же время Испания объявила о своем намерении вторгнуться во Францию для защиты прав Марии Медичи, продолжая оказывать помощь герцогу Орлеанскому деньгами и добровольцами.