Как обычно, они сидели в кабинете Ришелье в его роскошном дворце. По контрасту с богатой обстановкой других помещений кабинет был меблирован очень просто и уютно. В камине изо дня в день поддерживался огонь, так как кардинал не выносил холода. Оба уже поужинали, но со стола еще не было убрано.

– Вы ничего не ели, отец Жозеф, – сказал Ришелье. – У вас все осталось на тарелке. В такое время поститься нельзя. Я запрещаю вам это, так как нуждаюсь в вашей опоре. В ней нуждается Франция!

– Франция нуждается в вас, а не во мне, – ответил монах. – Знаете, что говорят ваши враги? Что вы смертельно больны, лежите, съедаемый болезнью, и умираете от страха. Известно ли вам о таких слухах, распространяемых по всему Парижу?

– Нет, неизвестно. И мне это безразлично, – заметил кардинал. – У меня есть, чем занять себя, кроме глупой стрекотни придворных бездельников. Сочинители слухов, как всегда, за работой. В час, когда над страной нависла опасность, у них нет другого дела, как только пытаться низвергнуть меня. Пусть болтают! Они увидят, насколько я болен, – дайте мне только прогнать испанцев.

– Конечно, вы правы, – согласился отец Жозеф. – Значение имеет только победа над Испанией. Кстати, назовете ли вы Шатонефа пустым болтуном? Он сейчас болтает громче других. Он и мадам де Шеврез. Но все это, как вы говорите, неважно.

Склонившись к камину, он пошевелил поленья так, чтобы языки пламени взвились кверху, и тепло от огня распространилось по комнате, согревая постоянно мерзнущие ноги и руки. Холод в его теле не имел ничего общего с зябкостью, которой страдал кардинал. Возраст и болезнь вместе взялись за работу над его организмом, а смерть ползла следом, как смутная тень, становящаяся день ото дня плотнее и ближе. У него осталось совсем мало времени для служения Богу и кардиналу, и он это знал.

– Что вы имеете в виду? – неожиданно спросил кардинал. – Шатонеф болтает? Отец Жозеф, я всегда чувствую, когда у вас что-то на уме, какое-то подозрение, так в чем дело? Говорите!

– Шатонеф – любовник Мари де Шеврез. Испания настолько хорошо осведомлена о каждом нашем шаге, что, вполне вероятно, выиграет войну через несколько месяцев. Разве не так? Когда вы проводите совещание у короля, кто при этом постоянно присутствует? Хранитель Печатей, месье де Шатонеф. Кто провозглашал себя вашим лучшим другом, а сейчас радуется, заявляя, что вы больны и на грани отставки? И кто взял себе в любовницы самую близкую подругу королевы? Месье де Шатонеф. Я уже стар, Ваше Высокопреосвященство, и чую тут интригу, может быть, только потому, что слишком много видел их в прошлом, но моя интуиция подсказывает, что здесь есть связь.

– Вы хотите сказать, что Шатонеф разбалтывает государственные тайны? – уточнил Ришелье. – Думаете, он выдает наши планы Мари де Шеврез, та – королеве, а королева… Бог мой! Как я был глуп! Какая слепота и опрометчивость!

Кардинал ударил себя по лбу кулаком и вскочил с места. Монах молча следил, как Ришелье стал расхаживать по кабинету взад и вперед, от одной стены до другой, обдумывая высказанное предположение и открывающиеся возможности; что-то прикидывая, от чего-то отказываясь и снова рассматривая какие-то варианты.

– Испании слишком уж сопутствует удача, – сказал он вдруг. – Мне следовало и самому догадаться. Все происходило у меня на глазах, а я отказывался видеть. У нас при Дворе шпион, отец, и я содрогаюсь от мысли, кто это может быть. Знать так много при таком высоком положении – да, как разгадка напрашивается только одно лицо. Мы предполагаем, что это – Шатонеф! Низкий предатель, человек, которого я сделал своим другом, дал высочайшее положение, кому доверил самые важные секреты! Клянусь Богом, отец, этого дела я так не оставлю! Завтра утром его арестуют, а дом обыщут. Сколько раз я сталкивался с подобными людьми – они всегда расписывали все свои тайны на бумаге. Его любовница, эта шлюха, которой я позволил остаться при Дворе, так как полагал, что она усвоила преподанный ей урок, она, конечно, пишет ему письма. А тот, не сомневаюсь, их хранит. Завтра в этот час мы уже будем все знать!

– «Все» включит в себя не только Хранителя Печатей и герцогиню де Шеврез, – сказал, помолчав, отец Жозеф. – Готовы ли вы услышать, что королева предает нас Испании?

– Конечно, – нетерпеливо бросил Ришелье. – Разве я когда-либо ее недооценивал? Безусловно, это королева является последним звеном в передаче сведений испанцам.

– Арестуете ли вы и ее тоже, когда получите доказательства? Король был бы в восторге – особенно сейчас, когда он наконец-то вообразил, что влюблен.

– Король был бы без ума от радости, – согласился кардинал. – Но это не тот вопрос, который я доверю суждению короля. Все, что касается его жены, Людовик воспринимает слегка искаженно. Нет, отец Жозеф, с королевой иметь дело буду только я. Но сначала – доказательства. Поверите мне, если я вам кое-что скажу?

– Поверю, – серьезно ответил капуцин. Ришелье подошел к нему. Он уже не был зол или холодно насмешлив, как несколько секунд назад, когда говорил об Анне. Спокойно и как-то смиренно он сказал:

– Честно говоря, меня не очень интересует Шатонеф и эта распутница Шеврез. Их предательство меня лично не задевает. Даже о королеве в настоящий момент я не думаю. Имеет значение только одно: если мы в зародыше не подавим этот заговор, Испания нас побьет на поле боя. Мои мысли – только о Франции! Никто и ничто, кроме Франции, не имеет значения!