В горячих сердцах сохраняя... (сборник)
вернуться

Че Гевара Эрнесто
Шрифт:

В операциях по ликвидации банды Мендеса участвовали товарищи, хорошо знавшие этот район. Кроме того, у них имелись подробные карты местности, вплоть до Плая—Ларга. Можно с уверенностью сказать, что этот берег всегда был под надежной защитой.

Что касается Висенте Мендеса, то его последним прибежищем стала отдаленная пещера. В боях он потерял почти всех своих людей: за десять дней было ликвидировано десять «гусанос». И вот теперь, обложенный со всех сторон, словно хищный зверь, Мендес сидел в пещере. Он был опасен, так как занимал весьма выгодную позицию.

Справился с ним парень из Гран—Пьедра. В отчаянной перестрелке он меткой очередью сразил главаря банды наповал. Так на тринадцатый день мы узнали о смерти Висенте Мендеса. На тринадцатый день после того, как я увидел первого «гусано», выходящего из зарослей. И мне почему—то вдруг стало страшно. Потом я понял почему: я боялся не за себя, а за товарищей, которые, может быть, ведут сейчас смертельный бой. Поскорей бы они кончали с бандитами!

…Я не стал дожидаться отставшего сержанта и быстро шел по дороге. Охраняемые ополченцами, по тропе, ведущей со скалы вниз, тяжелым шагом брели пленные «гусанос». И мне представилась картина, которую я, наверное, никогда не забуду: как вот эти самые бандиты, один за другим, крадучись выходят из зарослей. А знаешь, товарищ, в первую минуту я так растерялся, что не мог сообразить, что же теперь делать…

Пабло Армандо Фернандес

От человека к смерти

Роберто Фернандесу Ретамару посвящается

I

Вот здесь, именно здесь во времена голода и человеческой слепоты я создаю новый мир и новые отношения. Кто же тот человек, что разбрасывает повсюду, как песок или пепел, старые верования? («…Сорок дней мы шагали без сна и без отдыха…») Именно с этого и начинается история. («…Пятнадцать дней мы шагали, утопая в воде, задыхаясь в болотной жиже…») Говорили некоторые, что история — это заброшенный пустырь, это — заброшенный дом без хозяина и без хозяйки. Но для нас история — значит питаться лишь одиннадцать раз за тридцать дней тяжелого пути. Для нас история — это вражеские засады, река Литуабо, мост Кантаррана и снова засады с винтовочными выстрелами и свистом пуль в ночи. На седьмой день пути, к наступлению ночи, перед нами раскинулось селенье Куатро Компаньерос и горы Форесталя, покинутое ранчо Тринидад в трех километрах от реки Ла—Йегуа. Нам нужно было устоять и не сдаться, сражаться между смертью и победой, радуясь и смерти, и победе. Для нас история — это память о погибших товарищах. Мы подбираем тела их на поле брани и украшаем место их гибели нашей вечной любовью. Наш путь не был усеян розами. А неподалеку благоухало море… Нам путь преградила река, вышедшая из берегов, но в эту ночь наши души озарила любовь. Мы неустанно мечтали о ласке женских рук и о куске хлеба. Мы научились понимать, что свобода — это не просто обещание, не просто незатейливое словечко, что ни священники, ни краснобаи не подарят народу долгожданную свободу. («…Всего лишь одну ночь отдохнули мы за сорок дней пути…») Вот так, голодом и мечтой, вершится подлинная история, подвергающая себя постоянной опасности, вечно движущаяся между смертью и победой и слушающая, как дрожит земля в объятиях смерти.

II

Свобода! Твой образ любви живет не только для себя одной. Свобода! Мы познаем тебя, когда в горах чувствуем себя свободными. Здесь мы говорим свободно, что человек свободен там, где он сражается. Здесь, в лесной тиши, мы посвящаем тебе много дней. Мы засыпаем под твой ласковый голос. Мы хотим, увенчав тебя короной, стать твоими избранниками. Твой многоликий образ сливается в единый образ свободного человека. Ты голосами свободно парящих птиц наполняешь долину. Свобода! Твои ясные очи — это закрытые глаза погибших товарищей. Твоя воздетая к небу рука — всюду, где есть поникшие руки погибших в сраженье. Твои губы созданы для песен. Взгляд твой излучает преданность делу. В тебе столько таинства и столько немеркнущей жизни! Ты доверь нам свои сокровенные тайны, расскажи о местах, где ступала нога свободного человека. Мы знаем, ты веками жила в оковах мрака и молчания, а теперь, свобода, мы хотим услышать твой чистый голос… Давай же поговорим… Никто не объяснил нам, что значит быть мудрыми, дисциплинированными и храбрыми… («…Сегодня во рту не было ни крошки…») Кто—то молится за спасение преследуемых, Кто—то молится за жизнь преследователей… Поколения людей, которые созданы для жизни.. Наши руки — руки будущих творцов… Слышатся выстрелы кровопролитной войны… История — это не заброшенный пустырь. Свобода! Расскажи нам о миллионах твоих сторонников, ведь в Майари—Арриба, в открытом поле, истекают кровью твои приверженцы. Наши руки, рвущиеся к свободе, добыли в сраженье автомат «Томпсон», пять автоматов «Спрингфилд» и немного стрелкового оружия. Свобода! Ты не просто свобода лесного зверя или птицы, парящей в небе. Ты — человеческая свобода. Одержи ты сегодня над нами победу ради нашего прошлого и светлого завтра. Мы верные твои сторонники. Среди грохота выстрелов и страшных взрывов мы слышим, как дрожит твое сердце, как бьется оно, залитое кровью убитых, меж обгоревших сосен. Среди руин мы видим твое обнаженное тело. Мы низко склоняем пред тобой наши головы. Не нужно нам иной судьбы.

III

Люди страдают и умирают. Так зачем же нас запугивать смертью? Те, кто раньше времени стали думать о смерти, умерли, не дождавшись ее прихода. Люди и без того умирают… Так зачем же их запугивать смертью?! Наполняются горы воздухом свободы. («…В 7 утра появился в небе самолет—разведчик…») Враг яростно ненавидит мою любовь к свободе. Мы прощаемся под проливным дождем и спрашиваем нежно друг друга, моя любимая, когда же увидимся снова. Люди, никогда не слышавшие грохота боя, сердцем не ощутившие страстной любви к свободе, не ставившие крестов на могилах погибших товарищей, — эти люди не знают, что такое война. Мы не умрем. Мы не умрем и постараемся дожить до старости, чтобы рассказать о подвиге народном. («…В 11.30 утра по дороге проехало шесть грузовиков, битком набитых солдатами…») Веселое пение птиц в горах навсегда останется в нашей памяти. А сейчас солдат затачивает мачете, а девушка собирает грязную посуду — как же трудно нам было прощаться! В грустном молчании сгорбился мост, и кажется, снова пылает земля. Так хочется жить и любить всем сердцем наперекор печали и боли! (Любимая, мы еще потанцуем!) Одежда пропахла сыростью. Души изъедены печалью. (Любимая, мы еще потанцуем!) Не смолкают пулеметы, ведь им не понять причину нашей радости. («…Примерно в 16.00 в четырех или пяти километрах послышалась перестрелка…») Эта пышная зеленая ветка и набухший цветочный бутон, вся моя кровь взывают к тебе, свобода. Пусть скорее наступит тот радостный час, когда я смогу прижать тебя к своему сердцу… Как люблю я тебя, дорогая свобода! («…Ровно в 7 мы снова отправились в путь…»)

Файад Хамис

Победа на Плая—Хирон

(набросок для кантаты)

Удар в спину

Спали города, укрывшись одеялом фабричного дыма. Спали поля под покровом росы. Спали дети, нырнув в темноту. И полночь влажным теплом дышала в окна. Многие люди, однако, не спали: при свете лампы одни из них гранили твердыню новых идей, призванных каждому дать труд и радость, другие, сжимая в руках винтовки, стояли на посту — у заводской проходной, у входа на ферму или у самой границы, на морском берегу, где над ними трепетали звезды и листья. И всюду на нашей Родине зрела любовь, голубая и глубокая, как ночь: любовь мужчины к женщине, любовь к освобожденному труду, непобедимая любовь к Отчизне. Любовь и нежность — великая сила нашей крови, нашего молота, нашей росы. Но в это самое время в наше чистое небо по—воровски ворвались грязные космы взрывов и предательский грохот динамита заглушил мерный рокот заводов и вместо распахнутых окон выросли уродливые руины — это смерть попыталась проторить себе дорогу по нашей земле, по нашей воде, по нашему небу — дорогу, по которой должны были ринуться тяжелые бронетранспортеры смерти, смерти, облаченной в грязную униформу цвета хаки, заморской смерти, лязгающей кровавыми гусеницами, выползшими из чужеземных фабрик страха.

Пришельцы

Они пришли не с цветами, не с улыбкой, не затем они пришли, чтобы в наших домах появились хлеб или музыка. Не затем они пришли, чтобы сесть у порога и дружески поговорить о том, как прекрасны мир, труд и любовь. Нет, их руки не пахли жизнью. Они пришли не затем, чтобы складывать дома из кирпичей, доить коров, влажных от росы и звезд, или рубить вековые стволы в чаще, чтобы на их месте вырос поселок, не затем они пришли, чтобы научить нас читать книги или вылечить наши израненные руки, не затем, чтобы вместе с нами мечтать о мире, который мы строим, радуясь, наперекор трудностям. Нет, их руки не пахли жизнью. Они не принесли с собой голубей, не принесли ни маиса, ни книг, ни бочек с пальмовым маслом. Их руки не умели держать ни молотка, ни скрипки, не было в руках у них надежды, не было в руках у них любви, не было в руках у них дружбы, не было в руках у них радости, не было в руках у них мира, не было в руках у них жизни. Ибо руки их пропахли смертью.

Явление смерти

Дрожать утесу и ручью — свинцом перечеркнуло поле, и вырвалась из жил на волю кровь, окропившая зарю. Как среди пальмовых стволов белела тихая дорога! Но вот трубач пропел тревогу, и орудийный грянул рев. Просила сельва: не тревожь, синсонте, трелью это утро… Но содрогнулся лес, как будто ему под сердце впился нож. И брату брат сказал: — Готовь себя на подвиг настоящий! — И подожгла глухую чащу кубинцев пламенная кровь. И вот вскричала птица. Вот кувшинка дрогнула под ветром.. И закружил в реке рассвета свинцовых пуль водоворот. И в землю из глубоких ран багряные упали зерна… И под скалой, крутой и черной, дымился утренний туман. Раскрылась лилия… Вода под ней густела светлым глянцем… На ледяном челе повстанца взошла кровавая звезда.