Воевода презрительно высморкался сквозь пальцы.

— Ничего, щас мы тут быстро порядок наведем! — мрачно пообещал он. — Только решить не могу — князька размычкой почтить, али к лошадиным хвостам привязать? Все-таки на березу, — наконец решил Претич, — чего зря животину тиранить, ить лес кругом! Так как думаешь, княже, парня-то наградить следует? — вспомнил воевода про Морозку. — Давай его к себе в дружину возьмём, — предложил Претич, — такие вои как он нам пригодятся!

Морозко во все глаза смотрел на Великого Князя.

— Неужели это и есть князь Владимир? — пронеслось у него в голове.

Лет-то незнакомцу было не намного боле, чем Морозке, но что-то во всем его облике и манере держаться выдавало человека привыкшего больше отдавать команды, нежели подчиняться. Чисто выбритая голова молодого князя отливала синевой, и только на макушке оставался нетронутым клок иссиня-чёрных волос, лениво ниспадающий за левое ухо, украшенное золотой серьгой с огромным кровавым рубином. Хищное лицо князя показалось Морозке похожим на морду матёрого волка, в данный момент сытого, но готового растерзать свою добычу в мгновение ока.

Владимир также пристально разглядывал парня.

— В дружину говоришь? — в раздумье произнес князь, — ну разве только в младшую… опыта пускай сперва поднаберётся, а там, глядишь, и в старшую…

— Ну, парень, — обрадованный Претич схватил Морозку в охапку, — теперь ты княжий дружинник! Это надо отметить…

Но паренек, высвободившись из крепкой хватки Претича, неожиданно поклонился Владимиру до самой земли.

— Не гневайся, княже! Да только не пойду я в твою дружину, не могу!

Претич, огорошенный таким поведением, потряс парня за плечо:

— Ты чего, паря? Тебе солнце голову напекло? Али лях какой в битве тебя по башке зело добро приложил? Сам подумай, что может быть лучше службы в княжьей дружине? Да не у какого-нибудь запечного князька, а у самого великого князя! Здесь будут тебе и слава, и почёт, и уважение! Нет для мужа лучшей доли, чем эта!

— Так ты отказываешься? — недоверчиво переспросил Владимир.

Морозко с удивлением отметил, что князь также ошарашен отказом.

— Ну, набросились на парня! — неожиданно вмешался в разговор Белоян. — Может, он волхвом стать хочет! Тебя ведь этому Силивёрст обучал? Так давай ко мне в ученики, помогать станешь…

— Прости и ты, Белоян, но и к тебе в ученики не пойду. Подумать мне надобно, как дальше быть.

— Ладно, коли не хочешь — неволить не буду, — спокойно молвил Владимир, но глаза его хищно сузились, в них на мгновение мелькнула холодная ярость зверя, — но помни — не гоже княжьей милостью брезговать! За помощь спасибо! Ступай с миром!

Резко развернувшись, Владимир зашагал прочь.

— Эх, паря, зря отказался, — с горечью пробормотал Претич. — Если вдруг передумаешь, найди сперва меня. К Владимиру не суйся пока, зело в гневе страшен!

Воевода хлопнул на прощание Морозку по плечу и обернулся к Белояну.

— Ну, медвежья харя, пойдём и мы хмельного медку за погибших опрокинем. Ты, судя по морде, ох как медок любишь! Мне бы таким хлебальником медку черпануть, — притворно вздохнул воевода, — да не судьба видать!

Воевода и волхв направились к погребальному столу, откуда доносились запахи еды и браги.

Взошедшее светило вырвало Морозку из объятий тревожного сна. Утренняя прохлада приятно освежала измотанное тело. Мелкие ссадины и ушибы, полученные в недавней битве, на удивление быстро зарубцевались и почти не беспокоили парня. Намного глубже была душевная рана. Всю недолгую летнюю ночь просидел Морозко на завалинке их старой избушки, переживая тяжёлую утрату, и лишь перед рассветом его сморил недолгий сон. Со смертью Силивёрста лишился Морозко чего-то очень дорогого, словно утратил часть самого себя. Утратил отца, друга, учителя, оставшись один на один с этим огромным недружелюбным миром, где человек человеку — волк. Ляхи бьют дулебов, поляне древлян, все вместе ромеев, и так повсюду. И не только народ на народ, племя на племя, но и родные братья иногда глотки друг другу рвут. Хуже зверей лесных! Те хоть убивают ради пропитания. А люди… людям всегда чего-то не хватает, даже когда брюхо сыти полно. Если вдуматься: за что дед погиб? За свой народ! Неужели напрасной была его смерть? — снова и снова погружался Морозко в мучительные раздумья. Вдруг что-то больно стукнуло парня по макушке. Морозко схватился рукой за ушибленное место, огляделся. Но вокруг по-прежнему не было ни души, рядом лежал посох старика, только что подпиравший стену. Не вставая с завалинки, Морозко наклонился за упавшим посохом и взял его в руки. Едва пальцы обхватили резное дерево, в голове парня зазвучал голос старого волхва, вызывая в памяти давний разговор.

— Запомни, Морозко, — говаривал Силивёрст, — что в любом человеке всегда существуют оба начала: добро и зло, свет и тьма. Каким бы ужасным ни был человек, в нем всегда можно найти малую каплю добра, искорку света. Ибо Род — прабог, сотворив человека, не дал ему ни острых зубов, ни крепких когтей, как зверям лесным, ни могущества и бессмертия, как богам, но дал каплю крови своей. И она, эта капля, существует непременно! И искру света можно раздуть: сделай человеку добро, семье его, роду его. И если хотя бы один из тех, кому ты помог, поможет другому, тот следующему, как должно за добро добром, я верю, внучок, наступит такой день, когда эта капля добра в каждом человеке, превратиться в бескрайнее море, в котором захлебнётся любое зло. И когда случиться такое, люди по сути станут равны богам, а то и выше их. Помогай, Морозко, людям, чем можешь, хоть добрым словом…