Господи, зачем он так мучил и ее, и себя? Джеймс покачал головой, с нежностью глядя на погруженную в сон Исабель. Неужели он встретил женщину, чарам которой не в силах противиться? Может быть, между ними произошло то редкостное слияние мужского и женского начала, о котором он читал когда-то в длинных ученых трактатах по алхимии?

Бог весть… Линдсей с горечью усмехнулся: его впервые неодолимо влечет к женщине, и кто она? Прорицательница из Аберлейди, принесшая ему столько горя!

Уступить этому чувству – значит потерять единственную возможность спасти Маргарет и отомстить за подло преданного друга, за страдания семьи, за свое доброе имя. Чтобы добиться своей цели, надо действовать на трезвую голову, держа чувства в узде.

Исабель пошевелилась, и прядь волос черным шелком соскользнула на ее бледную щеку. Линдсей поправил непослушную прядку, на мгновение задержав руку на маленькой изящной девичьей головке. О, сколько счастья эта девушка могла бы ему подарить! Увы, увы…

Оставив шелковистые девичьи волосы, он изо всех сил стиснул древесный корень, служивший ей изголовьем.

– Кии-кии-кии, – снова закричала невидимая птица.

Она была где-то совсем рядом. Линдсей осторожно поднялся на ноги и, углубившись в лес, пошел на голос.

Птичий крик повторился, и в кроне огромного развесистого дуба забились крылья. Обогнув его шишковатый ствол, горец остановился и посмотрел вверх.

Громко вскрикивая, большая хищная птица отчаянно пыталась взлететь, но ее не пускали привязанные к лапам кожаные путы. Вероятно, они зацепились за сучки, когда птица села на ветку.

Линдсей полез наверх, не спуская глаз с пернатого пленника. Серое и желто-коричневое оперение с тонкими темными полосками, яркие золотисто-красные глаза – сокол, причем еще не достигший зрелости.

– Хватит, птичка, замолчи, – негромко проговорил Линдсей. Мастер охоты с ловчими птицами, он знал, что звук мужского голоса действует на них успокаивающе. К тому же он старался двигаться как можно медленнее и осторожнее, чтобы не напугать птицу еще больше.

Удерживавшие сокола путы были привязаны к плетеным кожаным браслетам на лапах, и Джеймс с удивлением отметил, что к браслетам не подвесили, как обычно, колокольчиков, помогавших разыскивать крылатого охотника. Вероятно, этого сокола использовали для требующей тишины охоты на водоплавающую дичь, и птица заблудилась. Будь на ней колокольчики, ее уже давно бы нашли.

Когда Линдсей подобрался поближе, сокол испуганно отпрянул, опрокинулся навзничь и повис на ветке вниз головой, беспомощно взмахивая крыльями. Это было очень опасно: он мог испортить себе оперение, пораниться и даже погибнуть.

Джеймс уселся на толстую ветку, снял портупею, поясной ремень, кожаные доспехи и зеленую шерстяную рубаху, и бросил все это на землю.

Потом он снял и нижнюю льняную рубаху, намотал ее на голую руку – ткань должна была защитить его от острых когтей – и стал медленно приближаться к попавшему в беду соколу, бормоча ласковые слова.

За долгие годы дрессировки ловчих птиц у Линдсея выработалась свойственная сокольничим привычка разговаривать всегда спокойно, терпеливо и так же неторопливо двигаться, оставаясь при этом настороже: последнее качество сослужило ему добрую службу и не раз спасало жизнь, когда он стал лесным изгоем.

Проще всего было бы ослепить сокола ярким светом фонаря, но за неимением такового оставалось положиться только на свое умение. Разумеется, сокол не улетит, но неосторожное обращение могло бы испугать его до смерти.

Линдсей медленно протянул к пернатому пленнику руку. Тот так яростно забил крыльями, что на землю посыпались сбитые листья, и верхушка дерева затряслась. Джеймс ждал, понимая, что это продлится недолго и птица скоро выбьется из сил.

От его опытного взгляда не укрылось, что одно крыло бьется неровно. «Скорее всего, растяжение, – озабоченно подумал горец, – но возможно и что-то более серьезное».

Вскоре сокол и впрямь затих.

– Тихо, тихо, милый, – ласково приговаривая, Линдсей уверенным движением схватил птицу так, чтобы сокол не мог поранить его когтями. В его руке покрытое перьями тельце тотчас бессильно обмякло: это был самый настоящий обморок, чего Линдсей и опасался.

Обычно такое беспокойство проявляли только дикие собратья пойманного им сокола, а ручные ловчие птицы, привыкшие к человеку, вели себя уже не так бурно. Но этот молодой красавец, по-видимому, пробыл один в лесу так долго, что успел забыть жизнь в неволе.

Линдсей поспешно достал из-за пояса кинжал и перерезал ссохшиеся, растрескавшиеся и грязные кожаные путы. «Похоже, птица жила на воле не меньше нескольких недель», – подумал он и перевернул своего пленника вверх маленькой точеной головкой.