— Я?! — испуганно сказала Зинаида Владимировна.

— Вы, сударыня, вы… Всех кажется, от престола до хижины, взялись с ума свести и будто за собой никакой вины не знаете…

— От престола? — переспросила Ираида Ивановна.

— Его величество, сегодня вспоминая вчерашний бал, только и говорил о Зинаиде Владимировне… Сильное впечатление произвела, сильное.

На лице Ираиды Ивановны расплылась счастливая улыбка. Зинаида Владимировна совершенно потупилась и густо покраснела.

— Я вчера и сегодня только и слышу со всех сторон при дворе… Похвиснева, да Похвиснева… А каково это моему сердцу… — засмеялся Иван Павлович, стараясь придать последнему замечанию вид шутки.

Все присутствующие тоже рассмеялись.

— А вам, ваше превосходительство, — обратился уже серьезным тоном Кутайсов к Владимиру Сергеевичу, — придется, кажется, расстаться с этим мундиром…

Он взял его за пуговицу.

— Как так?

— Его величество имеет на вас виды… По штатской послужить придется…

— Живота не пожалею своего для его величества… так и передайте государю…

— Передам, передам… Он от меня, впрочем, это всегда слышит…

— Как благодарить вас, ваше сиятельство, и не придумаю… Всем вам обязан…

— И полноте… Заслугам вашим обязаны вы, а не лицам… Государь сам ведь открыл ваши прежние заслуги… Я и никто тут не при чем…

— Все-таки…

Графа, как своего, принимали в кабинете, куда вошел лакей с докладом, что в гостиной приехали с визитом и ожидают несколько дам.

Ираида Ивановна была в нерешительности.

— Идите, идите, матушка… Я сейчас уеду, мне недосуг… — заявил Кутайсов.

Она и Зинаида Владимировна простились с графом, не забывшим облобызать их руки, и вышли.

Генерал стал раскуривать свежую трубку.

Полина улучила свободную минуту и подошла к Ивану Павловичу.

— У меня до вас просьба, граф…

— Приказание… — любезно поправил он.

— Нет, на самом деле… Мне бы хотелось доставить место в Петербурге одному молодому человеку, другу моего детства.

— Понимаю, — улыбнулся Кутайсов.

— Можно?..

— Можно… но какое место?

— Я не знаю… Какое-нибудь…

— Он служит?

— Да, здесь, под начальством дяди Сережи…

— А вам хотелось бы, чтобы он был поближе?

— Да, хотелось бы… — прошептала, вся пунцовая от волнения, молодая девушка.

— Устроим… Кто он такой?

— Осип Федорович Гречихин… Он явится к вам с прошением, на одном из уголков которого я сама напишу: «Полина».

— С этим «паролем» он получит место! — улыбнулся Иван Павлович.

— Благодарю вас! — протянула она ему руку, которую Кутайсов поцеловал.

Посидев еще несколько минут, он уехал.

Полина, после беседы Кутайсова, минуя гостиную, где еще были гости, быстро прошла в отведенную ей с сестрою комнату, и, бросившись в постель, уткнулась головой в подушки и зарыдала.

Слезы подступали к ее горлу еще во время разговора с графом Иваном Павловичем, разговора, к которому молодая девушка готовилась с первых ее дней пребывания в Москве, но, начав его, почувствовала себя совсем неподготовленной, смутилась, и кое-как, торопясь и сбиваясь, высказала свою просьбу властному вельможе.

«Что он мог подумать о ней?» — неслось в голове молодой девушки.

«А вам хочется, чтобы он был ближе!» — звучит в ее ушах, хотя и добродушная, но все же насмешливая фраза Кутайсова.

— Боже, до чего я дошла! — шепчет молодая девушка, прерывая шепот рыданиями.

Через несколько минут, впрочем, она успокоилась.

«Что же я особенного сделала? — встала она с постели и стала рассуждать сама с собой, наскоро поправляя смятые подушки. — Попросила за товарища моего детства! Он, конечно, догадался, что я люблю Осю — так уменьшительно она называла Гречихина. — Пусть… Разве это не правда!.. Люблю, люблю… и готова сказать перед всем миром… Что тут дурного?.. Чем он виноват, что он беден? Чем он виноват, что занимает маленькое место? У его родных не было состояния, у него не было протекции… Разве это его вина? Я добыла ему протекцию… Граф сделает — он обещал… Значит, я сильно люблю его, если решилась говорить с графом… Я хотела себя проверить…»

Молодая девушка села в кресло и задумалась. Перед ней неслись картины ее детства и ранней юности.

Они с сестрой до выхода отца в отставку и переезда в Москву лишь изредка видели своих родителей, а жили в Москве у своей бабушке, матери Ираиды Ивановны, доброй старушки, теперь уже несколько лет лежавшей в могиле.

Припоминается Полине бабушкин дом у Арбатских ворот. Дом был двухэтажный, внизу помещались кухня и людская, а во втором этаже жила бабушка.

Крутая и узкая лестница вела наверх. Вот небольшая передняя, по стенам которой на лавках сидело восемь или девять видных лакеев, немолодых, одетых в синие суконные фраки, с медными гладкими пуговицами.