— Но что же такое случилось?

— Я видел его…

— Кого?

— Петра… великого Петра…

Императрица в ужасе отшатнулась от него. Придворные тревожно переглянулись.

Великий князь заметил это и горько улыбнулся.

— Вы, видимо, все не верите в бессмертие души, а я глубоко верю. Не верить нельзя, вы никогда не задумывались об этом… Это, говорят, свойство счастливых людей… Я не принадлежу к числу их. Я много думал об этом, скажу более, я убедился в возможности сообщения двух миров, и не сегодня, а много раньше и несколько раз…

— Ты видел его… — первая прошептала Мария Федоровна, поняв в чем дело.

— Как тебя…

— Где?

— Я шел несколько часов тому назад из дворца по Морской улице… Он вдруг появился рядом со мной… Прошел шагов двадцать и сказал полным сочувствия голосом: «Бедный, бедный Павел!»

Государь говорил спокойно, но при произнесении последних слов на его глазах появились слезы. Произошло неловкое молчание.

Великий князь первый, впрочем, переменил разговор и начал рассказывать придворные новости с присущими ему едкостью и сарказмом.

Не удивительно, что Петербург, в котором он провел столько тяжелых лет, не тянул его к себе.

В печальных думах о предстоящем отъезде провел государь последний день в Москве.

После обеда он удалился в кабинет с одним Кутайосвым.

— Как отрадно было здесь моему сердцу! — сказал ему Павел Петрович. — Московский народ любит меня гораздо более, чем петербургский; мне кажется, что там меня гораздо более боятся, чем любят.

— Это меня не удивляет, — отвечал Иван Павлович.

— Почему же?

— Не смею объяснить.

— Так я приказываю тебе это.

— Обещаете ли мне, государь, никому не передавать этого?

— Обещаю.

— Государь, дело в том, что здесь вас видят таковым, какой вы есть действительно — благим, великодушным, чувствительным, между тем, как в Петербурге, если вы оказываете какую-либо милость, то говорят, что это государыня, или госпожа Нелидова, или Куракин выпросили ее у вас. Так что когда вы делаете добро — то это они; если же кого накажете, так это вы караете.

— Значит, говорят, — государь остановился, чтобы перевести дух от охватившего его волнения, — что я даю управлять собою?

— Точно так, государь.

— Ну, хорошо же, я покажу, как мною управлять!

Павел Петрович гневно приблизился к письменному столу и хотел что-то писать.

Кутайсов бросился на колени и умолял до время сдержать себя.

— Я вас предупредил, ваше величество, примите это к сведению, но не принимайте решительных мер. Надо все это сделать исподволь.

— Ты прав…

Этот разговор имел громадные последствия. Но не будем опережать событий.

Иван Павлович Кутайсов в тот же день посетил Похвисневых, остановившихся в Москве в доме брата, Сергея Сергеевича. Они тоже через несколько дней собирались в Петербург.

Нечего говорить, что «доброго гения» их дома, как называли Кутайсова Ираида Ивановна и Зинаида Владимировна, встретили с распростертыми объятиями не только эти обе почти боготворившие его женщины, но и генерал, и даже Полина.

Для последней это было необычно.

Она, к великому огорчению ее матери, была очень холодна и суха с Иваном Павловичем и старалась избегать его.

Поэтому изменившееся к нему отношение молодой девушки очень обрадовали Ираиду Ивановну.

— За ум взялась! — подумала она. — Недаром несколько дней не видала своего «дядю Ваню».

Иван Сергеевич Дмитревский уехал в Петербург дня три тому назад, призываемый делами министерства.

Кутайсов, по обыкновению, стал шутить с Владимиром Сергеевичем и Ираидой Ивановной, рассыпаться в любезностях перед Зинаидой Владимировной и даже сказал несколько незначительных комплиментов по адресу Поляны.

Он рассказал о впечатлении, произведенном на него вчерашним балом и его «царицей».

Последнее слово он подчеркнул, выразительно посмотрев на Зинаиду Владимировну.

— Кто же, по вашему мнению, была царицей вчерашнего бала? — спросила она.

— Да все та же, что была царицей всех московских балов и отравляла своим поклонникам и вашему покорному слуге сладость празднества… А вы не знаете кто это?

— Не знаю…

— Ну и дочка же у вас, ваше превосходительство, думаешь скромна, ан лукава…