Большинство ребят оставалось и после пяти, когда их родители возвращались с работы. Некоторые задерживались у нас и до восьми. Спенсеру были не чужды общие проблемы — алкоголизм, пренебрежение своими обязанностями, грубость, — но наши постоянные посетители были детьми «синеворотничковых» родителей. Те любили своих детей, но им приходилось работать сверхурочно, чтобы сводить концы с концами.

Эти родители, которые заскакивали к нам буквально на минутку, редко находили время приласкать Дьюи. Они работали дни напролет, и, прежде чем идти спать, им еще надо было приготовить еду и прибрать в доме. Но их дети часами возились с Дьюи; он веселил их и дарил любовью. Я никогда не представляла, как много это значит и как глубоки эти узы, пока не увидела, как мать одного из наших мальчишек, нагнувшись, шепнула: «Спасибо тебе, Дьюи» — и нежно погладила его по голове.

Я догадалась, она благодарит его за то, что он проводит время с ее сыном, которое в противном случае могло быть для него одиноким и тоскливым времяпровождением.

Встав, она обняла сына. И когда они выходили из дверей, я услышала, как она спросила сына: «Как сегодня Дьюи?» И внезапно четко поняла, что она чувствовала. Дьюи помогал пережить тяжелые времена, он символизировал ее путь обратно, к тому, что она оставила за собой. Я никогда не считала этого мальчика близким приятелем Дьюи — он проводил большую часть времени дурачась с друзьями или занимаясь компьютерными играми, — но Дьюи явно оказывал влияние на его жизнь и за стенами библиотеки. И на жизнь не только этого мальчика. Чем больше я смотрела, тем яснее убеждалась, что огонек, который согрел мои отношения с Джоди, теплился и в других семьях. Как и я, родители по всему Спенсеру проводили свой час в день, разговаривая со своими подростками о Дьюи.

Мои коллеги ничего не понимали. Они постоянно видели Джоди и Дьюи вместе и думали, что я обижена более крепкой привязанностью к кому-то, а не ко мне. Когда Джоди уходила, кто-то говорил: «Голос у нее точно как у тебя. Поэтому он так любит ее».

Но я совершенно не ревновала. У нас с Дьюи были сложные взаимоотношения, которые в дополнение ко всему приятному включали купание, расчесывание, визиты к ветеринару и другие малорадостные испытания. А вот отношения Дьюи с Джоди были чистыми и ничем не омраченными. Они весело и хорошо проводили время. Я видела, что Дьюи понимает, насколько Джоди важна для меня, поэтому она была важна и для него. Я могла даже предположить, что Дьюи понимает важность тех минут, которые мы проводили втроем, сознавал, как мне не хватает возможности посмеяться вместе с дочерью, и был счастлив заполнять тот провал, который разделял нас, и служить мостиком между нами.

Но я не думала, что дело только в этом. Дьюи любил Джоди за то, что она была Джоди — теплая, дружелюбная, восхитительная Джоди. А я любила его за то, что он любит мою дочь.

В Хартли, Айова, куда моя семья переехала, когда мне было четырнадцать лет, я была прямой и непреклонной, лучшей студенткой на библиотечном отделении и считалась второй по интеллекту в моей группе, после Карен Уоттс. Вики Джипсон получала высшие оценки по всем предметам, не считая машинописи, по которой зарабатывала «С». Но это не навредило моей репутации. Как-то вечером я поехала с родителями на танцы в Санборн, маленький городок в девяти милях от Хартли. Когда в одиннадцать танцы кончились, мы зашли в ресторан по соседству, где я тут же почему-то потеряла сознание. Папа вынес меня на свежий воздух, и я пришла в себя. На следующее утро в половине девятого позвонил мой дедушка и сказал: «Черт побери, что у вас там происходит? Я слышал, что прошлым вечером Вики напилась в Санборне». Эта история не давала покоя, как больной зуб, но и она не испортила мою репутацию даже в таком городке, как Хартли.

Надо сказать, что мой старший брат считался одним из самых одаренных ребят в последних классах школы в Хартли. Все называли его профессором. Дэвид окончил школу на год раньше меня и поступил в колледж в ста милях от нас в Манкато, Миннесота. Я прикинула, что последую за ним. Когда я изложила эти планы своему преподавателю-наставнику, он сказал: «Тебе не стоит беспокоиться из-за колледжа. Ты выйдешь замуж, родишь детей, и пусть муж заботится о тебе». Вот это шок. Но в сельской Айове в 1966 году никакого иного совета получить я не могла.

Окончив школу, я обручилась с мальчиком, с которым тогда встречалась. Мы гуляли с ним два года, и он меня обожал. Но я хотела уехать из маленького городка Айовы, где жизнь каждого словно под микроскопом, я хотела расстаться с собой прежней. Так что я разорвала обручение, что оказалось самым трудным из всего, что мне приходилось делать, и поехала в Манкато к моей лучшей подруге Шарон.

Пока Дэвид занимался в колледже на другом конце города, мы с Шарон работали в упаковочной компании Манкато. Она упаковывала такие товары, как пульверизаторы, жидкость для мытья посуды и суп из стручков бамии, который пользовался спросом в том сезоне. Я занималась главным образом емкостями «Сажай и выращивай», банками с удобрениями, в которых под крышкой были рассыпаны семена. Моя задача заключалась в том, чтобы снимать эти банки с ленты конвейера, закрывать пластиковой крышкой, укладывать в картонный рукав и помещать в коробку. Мы с Шарон работали бок о бок и постоянно распевали дурашливые стишки о «Сажай и выращивай» на мотивы популярных песен, заставляя смеяться всех соседей по конвейеру. Через три года мне уже доверили укладку в машину пустых пластмассовых емкостей. Тут я работала в одиночестве, так что перестала распевать, но в конце концов меня стало воротить от этой земли с удобрениями.

Мы с Шарон жили в соответствии с той рутиной, которая свойственна работе на конвейере. Заканчивали работу, ехали на автобусе до нашей квартиры, быстро перекусывали и затем бежали в танцклуб. Если я не танцевала, то проводила время с Дэвидом и его друзьями. Дэвид был для меня больше чем просто братом — он был моим лучшим другом. Если я оставалась дома, что бывало довольно редко, то ставила пластинки и танцевала, одна в своей спальне. Я просто должна была танцевать. Я обожала танцы.

С Уэлли Майроном я познакомилась в танцклубе, но он был не похож на других ребят, с которыми я встречалась. Умом и начитанностью он сразу произвел на меня впечатление. Он был личностью! И всегда улыбался, и все, кто был в его окружении, тоже улыбались. Он был из числа тех, кто может зайти в угловой магазин за молоком и два часа проболтать с продавцом. Уэлли мог говорить с кем угодно и о чем угодно. В нем совершенно отсутствовала неприязненность. Я это увидела в тот первый день знакомства. Уэлли был совершенно не способен сознательно оскорбить кого-то.

Мы встречались полтора года, прежде чем поженились в июле 1970-го. Мне было двадцать два, и я сразу же забеременела. Беременность проходила тяжело, с тошнотой по утрам, днем и по ночам. Вечера после работы Уэлли проводил со своими друзьями, обычно гоняя на мотоциклах, но к половине восьмого всегда был дома. Он хотел побыть в обществе жены, но ему приходилось принимать недомогание жены, связанное с близким появлением ребенка.

Порой одно решение меняет всю вашу жизнь — и решение не то, которое принимаете вы сами или хотя бы знаете о нем. Когда у меня начались схватки, доктор решил ускорить процесс двумя основательными дозами питоцина. Потом уже я выяснила, что он спешил на вечеринку и хотел поскорее покончить с этой проклятой процедурой. Последние три сантиметра выходили почти два часа. Выход плаценты прервал шок, в который я впала, так что пришлось вернуть меня к родам, но плаценту полностью так и не извлекли. Шесть недель после родов у меня не прекращалось кровотечение, так что меня спешно положили в реанимацию.