— На отдых? Я здесь работаю!

— Наемный убийца? — осведомилась я. — Или просто агент ноль-ноль-семь?

— Я... я... простите?

— Вот это. Звучит довольно странно. — Указав на список, я прочла вслух: — «Бинты — три по дюйму и полтора дюйма, клейкий пластырь, бактерицидный пластырь, мазь от ожогов, борная кислота...» Но вы забыли зонд.

— Зонд?

— Чтобы извлекать пули.

— Я всего лишь лесник, — засмеялся он. — Живу в горной хижине там, наверху, на высоте четырех тысяч футов. Мне не обойтись без перевязочных средств и всего необходимого, чтобы оказать первую помощь.

— Там настолько опасно?

— Кто его знает. Во всяком случае, я убежденный ипохондрик. Чувствую себя не в своей тарелке, если у меня нет запаса всяких пилюль, микстур и градусников.

Я взглянула на шестифутовую массу крепких костей и выпуклых мускулов:

— Да! Видно, что вам надо очень беречься, чтобы не заболеть. Вы действительно хотите, чтобы я попыталась выговорить по-французски все эти липкие и бактерицидные пластыри и мази от ожогов?

— Да, пожалуйста, будьте так добры. Хотя уверен, что единственным предметом из всего списка, который мне обязательно понадобится, будет тот, который обозначен в нем последним. А это я уж знаю, как называется, и смогу попросить сам.

— Вы имеете в виду коньяк? Понятно.

Повернувшись к мсье Гарсену, я принялась за решение неимоверно трудной задачи — как назвать аптекарю с помощью жестов и описаний на ломаном французском языке предметы, которые были мне известны не хуже, чем ему. Мсье Гарсен выслушивал мои объяснения очень сдержанно, и эта сдержанность, как и у Филиппа, была очень похожа на мрачное недовольство. Дважды я напрасно пыталась прибегнуть к любезной, даже немного заискивающей улыбке, которая должна была компенсировать отсутствие должного почтения с моей стороны, и не решалась вновь испробовать это средство; поэтому мы с ледяной вежливостью обсуждали список молодого англичанина, пока не дошли до последнего предмета, который не требовал никаких объяснений.

Наконец мы закончили. Англичанин, нагруженный таким количеством микстур, пилюль и мазей, которые удовлетворили бы самого прихотливого «мнимого больного», подошел к двери и ожидал, пока я выйду на освещенную солнцем площадь.

Когда я собрала свои пакеты и повернулась к выходу, голос аптекаря, сухой, словно шорох осенних листьев, произнес у меня за спиной:

— Вы забыли капли для мадам де Вальми.

С этими словами он протянул мне маленький пакетик.

Когда мы вышли на улицу, англичанин с любопытством спросил:

— Какая муха его укусила? Он вам нагрубил? Вы... простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но вы вся красная.

— Правда? Ну что же, я сама виновата. Нет, он мне не нагрубил. Просто я вела себя глупо и получила по заслугам.

— Уверен, что это не так. Огромное спасибо за помощь. Сам бы я ни за что не справился. — Снова застенчивая улыбка. — Мне еще надо купить коньяк. Может, поможете?

— А я думала, это вы можете купить сами.

— Я... вообще-то я надеялся, что смогу пригласить вас и мы вместе выпьем. Не зря же вы трудились.

— Это очень любезно с вашей стороны, но совершенно ни к чему...

Он умоляюще посмотрел на меня поверх своих пакетов.

— Пожалуйста, — попросил он. — Кроме того, чертовски приятно снова поговорить с кем-нибудь по-английски.

Внезапно мне представилось, как он сидит в своей одинокой хижине на высоте четырех тысяч футов, окруженный всеми этими пилюлями, микстурами и градусниками.

— С большим удовольствием, — сказала я.

— Прекрасно! — просиял он. — Зайдем сюда? Вообще-то выбирать не из чего; думаю, это единственное место, кроме кафе «Кок Арди», до которого добрых полмили.

Бистро с веселеньким навесом над дверью было совсем рядом с аптекой. Внутри было сумрачно и не особенно уютно, но на тротуаре перед ним стояло два или три металлических столика и несколько плетеных стульев, выкрашенных в ярко-красный цвет. Рядом в синих кадках стояли, словно часовые, низенькие подстриженные деревца. Мы уселись за столик на залитой солнцем улице.

Он аккуратно разложил свои пакеты на свободном стуле.

— Что будем пить?

— Как вы думаете, у них есть кофе?

— Конечно.

Он оказался прав. Кофе прибыло в больших желтых чашках с тремя прямоугольными кусочками сахара в каждом блюдце.

Теперь, когда мы сидели друг против друга, мой спутник, казалось, снова наглухо закрылся щитом чисто английской застенчивости. Изо всей силы вертя ложечкой в чашке, он сказал:

— Мое имя Блейк. Уильям Блейк.

Он произнес свое имя с каким-то вызовом.

— Прекрасное имя, верно? — сказала я. — А мое всего лишь Белинда Мартин. Уменьшительное — Линда, оно же ласкательное, как говорила моя мама.