Она каждый день чем-нибудь напоминала ему о своем существовании. Это были то цветной деревянный орнамент, который стоял потом на его письменном столе в резиденции, то простенькое изображение сердца с надписью: «Это сердце — ваш дом», то ваза с цветами — розы, фиалки, ветки цветущего персика, — поставленная ею перед портретом матери. Дважды в день она писала ему письма на специальной бумаге, украшенной белым орлом и черной голубкой, с изречениями типа: «Я — это ты, а ты — это я» или «Я не могу жить с тобой, но и без тебя — тоже».

Случались и такие дни, когда «Бен», занятый государственными делами или временно уставший от ее общества, не навещал Кларетту. Тогда она читала, пила чай, приносимый симпатичным Квинто Наваррой, примеряла одно из пятнадцати шелковых платьев с бархатными воротничками, подаренных ей дуче, или экспериментировала с новыми духами. А то наводила порядок в комнатах, кое-что переставляла или заменяла по своему вкусу, слушала радио и граммофонные записи. Зная, что он не любил табак, воздерживалась от курения. В восемь часов вечера она спускалась вниз на лифте, садилась в свою машину и ехала домой.

Но и дома после 1936 года она чувствовала себя как в тюрьме. Вначале она проживала вместе с родителями, а с декабря 1938 года — в собственном десятикомнатном парадном доме — Камилуччии — на вершине холма Монте-Марко, из окон которого открывался вид на Рим. Такой дом ее мать хотела раньше иметь постоянно (с резными окнами и громадным холлом).

По утрам в своей спальне, расположенной на первом этаже, украшенной фотографией Муссолини в полный рост, играющего на скрипке, она ожидала его звонка по телефону. И он звонил довольно часто. Ее бледно-розового цвета телефонный аппарат имел столь длинный шнур, что она могла передвигаться из комнаты в комнату. Семейный адвокат как-то прокомментировал это так:

— Не пожелал бы и заклятому врагу жить такою жизнью.

Дуче вообще-то ее не баловал. Обеспечивая ее гардероб, он и не помышлял о дорогих подарках или финансовой поддержке. Кларетта знала, что он очень уважал Рашель, мать своих детей. Когда его семилетняя дочь Анна Мария заболела полиомиелитом, Муссолини даже обратился к Богу. За подаренную журналистами Анне Марии куклу он не смог их поблагодарить и прошептал сквозь слезы своему пресс-секретарю Дино Алфиери:

— Я не могу говорить. Скажите им что-нибудь. Дуче жил по двойному стандарту. Позже Мириам скажет:

— Он признавал за Клареттой право быть ревнивой, оставляя за собой свободу действий.

Муссолини порвал с Маргеритой Заффарти. Из старых его приятельниц, однако, оставалась блондинка Анджела Курти-Куччиати и еще несколько женщин, да к ним прибавились еще и новые — Корнелиа Танци, любящая посплетничать брюнетка, и Магда Фонтанье, экстравагантная французская журналистка.

— Он наставляет мне рога, — призналась Кларетта одной из своих подруг. — У него одновременно штук семь различных женщин.

Неожиданный инцидент, подобный тому, когда он заявил морю о любви к ней, убедил ее, что он, несмотря ни на что, нуждается в ней. Однажды один из его самых доверенных слуг Камилло Ридольфи, который был одновременно его учителем фехтования и наставником в верховой езде, устроил ему личную охоту в лесах замка Порциано. Кларетта вместе с Мириам присутствовала как раз на этой охоте: хотя дуче и стрелял дуплетом, в летящих птиц он не попадал.

— Ваше превосходительство, мы ведь пришли сюда, чтобы настрелять птиц, — упрекнул его Ридольфи.

В ответ Муссолини только пожал плечами, усмехаясь:

— Пусть оружейный мастер посмотрит эту штуковину. Кларетта знала: считая себя хорошим стрелком, он

никогда не признается, что мазал на охоте. Она предложила закончить охоту, но Муссолини продолжал стрелять. Тогда она неожиданным движением руки наклонила стволы ружья к земле. К ужасу дуче в этот момент самопроизвольно произошел выстрел и пуля проскочила в нескольких дюймах от ноги Кларетты.

Бросив ружье в сторону, Бенито обнял ее, нервно бормоча:

— Я мог убить тебя, малышка, я мог убить тебя… Он был так расстроен этим, что Кларетта, преодолев

собственный испуг, произнесла успокоительно:

— У меня толстая кожа. Да и судьбою мне уготована не такая смерть. — Улыбнувшись сквозь слезы, она добавила: — В конце концов, ты же знаешь, что я готова умереть за тебя.

Без лишних церемоний маршал Итало Бальбо, правитель Ливии, бывший интимный друг Муссолини, открыл дверь ресторана ударом ноги. Внутрь «Ристоранте Италиа», излюбленного места горожан, первым прошел его гость. Бальбо, сверкая голубыми глазами, дружески положил руку на плечо своего спутника на виду всего обслуживающего персонала.