– Ну и где котлеты? – спросила я у Вани.

– В кладовку отнес, – пояснил мастер.

Я побежала по коридору. Наша квартира, впрочем, я говорила об этом раньше, состоит из двух. Два туалета мы оставили, а вот из одной ванной сделали то, о чем мечтают многие москвички: кладовку. В ней у нас стоит еще один холодильник и хранятся овощи, крупы, бутылки с водой… Здесь же имеется и невысокий столик, на который частенько ставят горячую кастрюлю с супом или другую какую еду, которую из-за температуры нельзя сразу сунуть в рефрижератор и которая мешает на кухне.

Я подлетела к кладовке и увидела… совершенно чистую, до блеска отполированную сковородку. Еле сдерживая крик негодования, перевела глаза вниз и обнаружила на полу, под столиком сладко спящую Мулю. Сожрав приготовленные котлетки, мопсиха не нашла в себе сил, чтобы доползти до спальни, и рухнула прямо на месте преступления.

– Мульяна, – прошипела я, наклоняясь к пахнущей жареным мясом морде, – Мульяна, это отвратительно!

Но собачка сладко храпела. Надо наподдавать ей как следует. Однако только эта мысль пришла мне в голову, как Мулечка распахнула свои круглые карие глазки и уставилась на меня взором трехлетнего ребенка. Тряпка выпала из рук. Я не способна лупить существо, похожее на младенца.

– Ну, – Иван всунул в кладовку голову, – не найдешь никак?

Потом увидал опорожненную сковородку и искренно удивился:

– Ты чего, Лампа, все съела? Ну даешь, там десять штук лежало! Еще заворот кишок заработаешь.

Я посмотрела на мастера и решила не расстраивать мужика.

– Сама не понимаю, как так вышло. Вкусно очень оказалось. Вот только теперь ужина нет.

– Не нервничай, – отмахнулся Ваня. – Там еще фарш остался, нажарю до вечера.

Нгванья Мбоу говорила по-русски лучше меня. Во всяком случае, когда мы с ней уславливались о встрече по телефону, никакого акцента я не услышала. Из трубки лилась абсолютно правильная речь с характерным московским «аканьем». Впрочем, и когда я переступила порог ее квартиры, то ничего специфически африканского не увидела. Никаких масок на стенах или занавесок из батика. Обычная квартира, обставленная самым простецким образом. Да и на хозяйке оказались синие джинсы и серенький свитерок, ни тюрбанов, ни цветастых юбок. Нгванья не ходила с обнаженной грудью и не била в тамтам. Кстати, она была не очень темнокожей, скорей мулатка с лицом цвета молочного шоколада и с прямыми волосами.

– Проходите, – улыбнулась Нгванья, обнажая белые-белые зубы, – чай или кофе? Хотя, учитывая зверский мороз, лучше водки.

– Спасибо, но я плохо переношу алкоголь, а вот от кофе не откажусь.

По извечной московской привычке мы устроились на кухне, и я спросила, прихлебывая великолепно сваренную «Арабику»:

– Вы в курсе, что Алика Радзинского убили?

– Боже! – воскликнула Нгванья и уронила на пол сахарницу. – Кто? За что?

– Вот это я и хочу у вас узнать!

– Но кто вы?

Я вынула из сумочки удостоверение.

– Частный детектив, которого наняла мать Алика, Анастасия Романовна. Она не слишком доверяет милиции, но хочет, чтобы убийца сына был пойман и наказан.

– Да, – задумчиво протянула Нгванья, – к сожалению, правоохранительные органы не всегда работают так, как надо.

– Можете ли вы припомнить, о чем разговаривали с Аликом во время последней встречи? Зачем он приглашал вас к себе домой?

Нгванья достала пачку «Собрания», взяла зеленую сигаретку и пробормотала:

– Ну, если это вам поможет… Слушайте, пожалуйста…

Отец Нгваньи дипломат, долгие годы он работал в Москве, в посольстве. Девочка ходила в советскую школу и быстро выучилась болтать на русском языке.

– Наша семья, – неторопливо рассказывала Нгванья, – не слишком традиционная для африканцев. Дело в том, что моя мать белая, англичанка, великолепный врач, посвятила себя изучению редких тропических болезней.

Правда, на какое-то время Эстер попыталась быть просто женой дипломата и приехала с супругом в Москву. Но жизнь, заполненная светскими раутами и благотворительными мероприятиями, ей быстро надоела, и женщина сбежала в Африку к своим обожаемым инфекциям. Нгванья осталась с папой. Эстер, страстно увлеченная наукой, совершенно не годилась на роль матери. Честно говоря, ее ничто не волновало, кроме лихорадок и других редких заболеваний. Она могла сутками не показываться дома, наблюдая за особо интересным больным. И отец Нгваньи рассудил так: пусть уж лучше дочка живет с ним, по крайней мере будет присмотрена…

Поэтому зиму, осень и весну девочка проводила в России, а на лето отправлялась в Африку. Увлеченная работой, мать совсем не замечала дочку, но Нгванья не обижалась, понимая, какое важное дело осуществляет Эстер. Где-то лет с двенадцати Нгванья четко поняла, что хочет быть врачом, таким, как мама. Эстер была для дочери примером во всем.

Закончив школу, Нгванья поступила в университет Патриса Лумумбы на медицинский факультет. Перейдя на пятый курс, вышла замуж. Супругом ее стал Петя Коломийцев, студент факультета журналистики МГУ. Так Нгванья осела в Москве. Но девушка была рада, что жизнь складывается подобным образом. Россия давно стала для нее родиной. Правда, и Африка не забывалась. Теперь Нгванья проводила там февраль и летние месяцы, а Эстер охотно передавала дочери свои знания.

Первый раз Нгванья увидела Алика на дне рождения у своего мужа. Петька дружил с Радзинским. Потом начали встречаться регулярно. Ну а затем грянула перестройка, за ней голодовка и перестрелка. Нгванья и Петя уехали в Африку. Девушка стала работать вместе с матерью, а Петя остался не у дел. Языка коренных жителей он не знал, английским владел слабо и по своей специальности работать не мог. Скоро Петька начал пить и за год превратился в опустившегося алкоголика, видевшего жизнь сквозь стекло бутылки.