Шинкарёв Владимир
Шрифт:
ВАСИЛИЙ: Ну?
ПЕТР: А Максим мне сказал – я точно запомнил – "И ты доиграться хочешь?"
ЖИТОЙ: А пока выпьем! (разливает).
ПЕТР: Понимаешь, что он этим хотел сказать? Что такой человек, как Кобот, именно простой, без всякого отличия человек, мещанин – к такому-то как раз лучше не подступать, с таким шутки плохи, у такого неведомые ресурсы. Именно такие, незаметные и определяют твою судьбу – не ты ли, Мотин, жаловался?
МОТИН: Слушай, хватит…
ПЕТР: Максим так и сказал – мол, оставь его, доиграешься.
САМОЙЛОВ: Я не понимаю, что это ты так ссылаешься на этого Максима, будто на учителя?
МОТИН: Как дети малые – что Петр, что Василий! Носятся, как с писаной торбой, с этими алкашами, носятся…
ПЕТР: Но они действительно нам что-то… Кое-чему научили…
САМОЙЛОВ: Чему?
ПЕТР: Так конкретно трудно сказать. Ну, ты читал о дзене?
МОТИН: Знаю, я ж тебе "Введение в дзен-буддизм" давал!
ПЕТР: А ты находишь, что Максим и Федор часто себя ведут как бы…
МОТИН: По дзену?
(Все, даже не слыхавшие о дзен-буддизме, смеются. Василий улыбается).
ПЕТР: А что?
ЖИТОЙ: А то, что нам пора выпить! (Разливает).
МОТИН: (Самойлову): Сделай погромче. Или это тоже Эллингтон?
ПЕТР: Да. Нет, не делай громче, погоди. Я такой случай расскажу. У дома, где Максим с Федором живут, лежит пень, такой круглый, и Федор, проходя мимо, каждый раз говорил: – Во! Калабаха! Я однажды ему – Что ты всякий раз это говоришь? Я давно знаю, что это калабаха. И тогда Максим – он с нами шел, показывает мне кулак и говорит: – А это видел?
(Все смеются).
МОТИН: Все?
ПЕТР: Да, все.
(Всеобщий смех).
МОТИН(разводит руками с уважительной гримасой): Да, ето не для слабонервных…
ПЕТР: А чего ржать?
(Смех, было утихший, усиливается).
ПЕТР: Э!…
ЖИТОЙ: Ну, я так скажу; год не пей, а тут сам Бог велел! (разливает).
ПЕТР: Так что по-вашему хотел сказать Максим этой фразой? Перестаньте ржать, дослушайте! Он хотел сказать, что хотя я много раз, к примеру, видел кулак Максима, он может явиться совсем в другом качестве, да каждый раз и является. Так и каждый предмет в мире, каждое явление, сколь бы ни было оно привычно, должно приковывать наше внимание неослабно; ведь все может измениться, все меняется – а мы в плену догматизма. Это внимание ко всему и выражал Федор, так неотвязчиво на первый взгляд обращающий внимание на калабаху. Он вновь и вновь постигал ее.
(Пауза).
САМОЙЛОВ: Это, что называется, высосано из пальца.
ВОВИК: Нет, это все, конечно, интересно, но вряд ли Максим это имел ввиду, когда показывал кулак.
ВАСИЛИЙ: Каждому свое. То есть, каждый понимает, как ему дано.
МОТИН(зло): Ой! Ой! Ой!
ПЕТР: Да, но не в этом дело. Что значит, не имел в виду? Максим и Федор, конечно, все делают интуитивно…
МОТИН: Прошу, хватит!
ВОВИК: Нет, дай досказать-то!
ПЕТР: …но они тоже все-таки понимают, что делают. Вот другой случай. Я заметил, однажды, что Федор, отстояв очередь у ларька, пиво не берет, а отходит.
ЖИТОЙ(пораженный): Зачем?
ПЕТР: Вот я и спросил: зачем? Тем более, что потом Федор снова встает в очередь. И тогда Федор мне ответил: "Чтобы творение осталось в вечности, не нужно доводить его до конца."
(Ухмылки).
САМОЙЛОВ: Ну, это вообще идиотизм.
ЖИТОЙ: Я что-то не врубился. Давайте выпьем! (разливает).
ПЕТР: Ну, эту фразу – чтобы творение осталось в вечности, не нужно доводить до конца – я ему сам когда-то говорил. Известный принцип, восточный. В Китае, например, когда, строили даже императорский дворец, один угол оставляли не достроенным. Так и здесь. Федор, прямо говоря, человек не очень умный, не слишком большой – где ему исполнить этот принцип? Только так, на таком уровне. Он дает понять, что и в мелочах необходимы высокие принципы. Это самое трудное… Конечно, здесь оно выглядит юмористически, но этим тем более очевидно. Можно сказать, что он совсем неправильно этот принцип применил – одно дело не довести творение до конца, прервать где-то вблизи совершенства, а другое дело вообще его не начать, остановиться на подготовительном этапе, – стоянии в очереди. Этим он просто иронизирует надо мной, говорит, что не за всякий принцип и не всегда следует хвататься.