Иммунитет против коммунистической идеологии выработать было крайне сложно. Для этого надо было «уйти от жизни», т.е. не общаться, не читать, не слушать. Это нереальное условие. Поэтому значительная часть творческой интеллигенции искренне в нее поверила, успела отравиться идеей. Кстати, отдаться во власть химерам было куда проще, чем рвать свою душу сомнениями. Ведь не могла образованная русская интеллигенция не замечать пропасти, разверзшейся между словом и делом, она прекрасно видела тупые, обезмысленные физиономии вождей, топчащихся на Мавзолее, и понимала, что не могут люди в хромовых сапогах и полувоенных френчах олицетворять «светлую мечту человечества», что один их вид – лучшая аттестация откровенной профанации идеи. А их методы: бессмысленный террор и полное, сознательное оглупление нации через примитив социалистического реализма и марксистско- ленинскую диалектику, поразившие прежде всего науку, – были убийственным доказательством их действительной цели: загнать народ в казармы, тщательно профильтровать, построить по ранжиру и под барабанный бой дружными колоннами двинуть в коммунизм. Это демонстрировалось каждодневно, не видеть всего этого было невозможно, не понимать тем более.

Затравленная, запуганная интеллигенция была уже «на все готова», лишь бы ее не заподозрили в неблагонадежности, лишь бы из-за кучки «отщепенцев» на нее не обрушился праведный гнев «партийцев». И они рады были зубами рвать, без особого даже науськивания, своих собратьев, выслуживая доверие властей.

К позорному столбу привязывали самых талантливых, не сломленных, и по собственной инициативе топтали их, дабы не «высовывались», не подставляли своих коллег под сомнение. Пусть видит партия, пусть видит народ, что подлинная советская интеллигенция сама, не хуже «органов» разбирается «кто есть кто» и уж она-то не проморгает ни антисоветский настрой писателя, ни низкопоклонство ученого перед Западом.

… Когда после XX съезда КПСС интеллигенция почувствовала некую оттепель, она приосанилась, решив, что наконец-то сможет заговорить своим голосом. Что наконец-то она заслужила доверие властей. Писатели расчехлили перья, ученые возвысили голос против лысенковщины и прочей дремучести. Одним словом, стали складываться некие новые «правила игры». Писатели их приняли. Они их вполне устроили. Особых свобод им и не требовалось. Лишь бы не отобрали то малое, что вдруг объявилось.

И. Р. Шафаревич совершенно прав, когда объясняет травлю Б. Л. Пастернака именно тем, что он со своим «Доктором Живаго» забежал вперед, стал играть не по правилам [586] . Его коллеги не на шутку испугались, что гайки вновь подзакрутят и из-за одного выскочки всех их вновь ткнут носом в дерьмо и покажут им, чего они на самом деле стоят. Они и сорвались с цепи. Подобный синдром самосохранения можно назвать «синдромом инженера Шмидта». Н. С. Хрущев в своих «Воспоминаниях» признался, что никто тогда в ЦК «Доктора Живаго» не читал. Все «дело» Б. Л. Пастернака слепил животный страх писательской братии. Они явно переусердствовали, защищая свою псевдосвободу. Ее они, разумеется, не получили. А великого писателя прикончили, не почесавшись.

Травля интеллигенции всегда проводилась с помощью самой интеллигенции. Власть спускала лишь руководящие указания. Все остальное было делом техники. К концу 20-х годов уже окрепли ряды тех, кто готов был на все, отстаивая новые социалистические идеалы. Появились даже своеобразные инквизиционные судилища: РАПП бдительно следила за писательскими перьями, а ВАРНИТСО столь же свирепо контролировала научную мысль.

В обстановке «бешеной бессмыслицы» доминировал, разумеется, произвол. Иного и быть не могло. Но что касается культуры и науки, произвол тем не менее был четко ориентирован… на таланты. Причем главным образом не власть занималась их выкорчевыванием, за нее это с радостью делали антиподы таланта – бездари.

Талант всегда неординарен, а потому легко уязвим. В любом творении талантливого человека всегда отыщется что-то необычное, невыверенное, а значит чуждое. Желание выжить порождало противоестественную сепарацию научной и творческой интеллигенции: лучшее оседало на дно, говно всплывало к власти.

И оно, получив власть, пользовалось ею весьма умело. Руками зависимых от них коллег бездарные блюстители идеологической чистоты с легкостью отдавали на заклание самых лучших. Это они, выполняя задание «органов», а то и проявляя собственный почин, старались затоптать в грязь А. А. Ахматову, Б. Л. Пастернака, И. А. Бродского, А. И. Солженицына, А. Д. Сахарова. Это, кстати, оказывалось не только иезуитским действом, но и действом профессиональным, да и для толпы наиболее убедительным [587] .

Как не поверить «правильным» словам К. М. Симонова и А. А. Первенцева, налепленным на грешника М. М. Зощенко; пафосу А. А. Суркова [588] , настолько убедительно показавшего, что Пастернак не скрывает своего восторга от буржуазного Временного правительства и – о ужас! – вообще «живет в разладе с новой действительностью… и с явным недоброжелательством и даже злобой отзывается о советской революции», что кажется непостижимым, почему же «органы» проморгали такой очаровательный донос.

В. Аксенов в романе «Остров Крым» сетует на то, что еще не проработан крайне любопытный «биопсихологический аспект Великой Русской Революции – постепенное, а впоследствии могучее, победоносное движение бездарностей и ничтожеств» [589] . Да нет. Проработан. И весьма обстоятельно. Никаких при этом откровений не обнаружилось. Ибо любая революция, коль скоро она затянулась как хроническая болезнь, неизбежно уничтожает Личность и возвышает «безличность». До этого, кстати, доискался и сам писатель.

А что такое эта самая «безличность»? Наиболее часто встречаемая в интеллектуальной среде безличность это, конечно, не полная бездарность. Это всегда талант. Но талант, задавленный, покореженный советской моралью, отчего он уже как бы и не принадлежит никому конкретно, а становится лишь пропагандистским рупором и служит только власти.

Безличность к тому же всегда крайне озлоблена. Страдая внутренними комплексами от постоянного раздвоения между тем, что хочется и «чего изволите», безличность ожесточается на тех, кто подобных комплексов не имеет и всегда делает только то, к чему зовет талант.