– Примите мои искренние соболезнования, – пробормотала я.

Всегда теряюсь, когда нужно выразить человеку сочувствие в связи с кончиной близких. Какие слова тут подойдут? Все не годится!

– Вдруг душа моей любимой жены Клары мучается? – монотонно продолжал Селезнев. – Ждет красивых слов, букетов... Поэтому я позвонил вчера вечером Исидору. Каюсь, забыл глянуть на часы, за полночь старика побеспокоил, попросил: «Разреши завтра с утра заглянуть, цветы поставить на месте гибели моей Клары и немного посидеть». Исидор замечательный человек, меня за бестактность не отругал, тут же воскликнул: «Гриша, ты же у нас почти родственник, что за глупые вопросы? Приходи в любое удобное тебе время». Ну я и явился пораньше, зная, что двери у Паши с Исидором всегда открыты, вот и проскользнул в квартиру. Думал, что действую тихо, но вас разбудил. Простите, Христа ради!

– Я давно встала, вы нисколько меня не побеспокоили. Хотите кофе? – спросила я.

– Со сливками? – поинтересовался Григорий.

– Можно с ними, еще есть сгущенка. Пойдемте, – улыбнулась я.

Селезнев быстро встал, пошатнулся, уцепился за край стола и медленно опустился на пол.

Я кинулась к нему.

– Вам плохо?

– Голова кружится, – еле слышно промолвил Григорий, одергивая серую майку. – Принесите валидол, пожалуйста... Он точно есть в аптечке.

– А где она? – растерялась я.

– Около кухни небольшая кладовая, – прошептал Селезнев, – там на стене висит.

Я опрометью кинулась за валидолом в кладовку, увидела довольно объемный железный шкафчик с красным крестом посередине, распахнула его и поразилась безукоризненному порядку в аптечке. Надо же, безалаберные хозяева расставили флакончики, пузырьки и тубы, как солдат на параде.

Когда я вернулась в кабинет, Селезнев лежал на животе около дивана.

– Вы упали? – кинулась я к нему.

– Там на полу какой-то пакет, – довольно бодрым голосом сообщил Григорий. – Может, что-то нужное туда закатилось? Не могу достать.

Я сунула Грише блистер с лекарством, наклонилась, но ничего не разглядела. Пришлось встать на колени, а потом лечь на живот. Наконец я вытащила полотняный мешочек, набитый веревками.

– Это заготовки для макраме Оли, жены Исидора! – осенило меня. – Рукоделие никто не уносил, просто засунули под диван.

– Я отыскал полезную вещь? – слабым голосом поинтересовался Селезнев. – Можно посмотреть?

Не дождавшись ответа, он выдернул у меня пакет, запустил руку внутрь и разочарованно сказал:

– Бечевки! Зачем они здесь?

– Вы завтракали? – спросила я, сменив тему.

– Нет, – растерянно ответил Селезнев. – И не ужинал. Насчет обеда не помню, вчерашний день вообще из головы выпал, целиком.

– Вы ослабели от голода, – покачала я головой, – нужно плотно поесть, например геркулесовой каши.

– Она невкусная, – по-детски закапризничал Селезнев.

– А как насчет яичницы?

– С удовольствием. Моя жена Клара сначала обжаривает на сковородке в растительном масле несколько кусочков черного хлеба, потом добавляет к ним пару крупно порезанных луковиц, несколько нашинкованных помидоров и засыпает готовое блюдо зеленью. Сумеете такое приготовить?

– Легко! – пообещала я и потащила Григория на кухню. – Сейчас сварганю завтрак за пять минут.

Но когда я приступила к готовке, мой энтузиазм немного поубавился. Стало понятно, что в доме Ринга допотопными были не только плита, утюг и стиральные средства – о тефлоновой посуде тут тоже не слышали. Я вытащила из духовки здоровенную чугунную сковородку, водрузила ее на конфорку и стала искать подсолнечное масло. Бутылка обнаружилась в шкафчике. Памятуя о том, что вчера подала к чаю бефстроганов вместо варенья, я вытащила из горлышка пробку и предварительно понюхала содержимое. Нос не почувствовал никакого запаха. Это мне показалось естественным – двухлитровую бутыль украшала этикетка «Московское экстра. Рафинированное. Дезодорированное».

Я осторожно наклонила емкость, из горлышка на сковороду полилась струйка. Масло оказалось жидковатым. Я люблю то, которым торгуют на рынке, – настоящее деревенское, с ароматом жареных семечек. Но, хозяйничая на чужой кухне, не следует капризничать.

Пока масло нагревалось, я порезала хлеб и бросила его на сковороду. Раздался треск, и масло стало бурно пениться. Это меня слегка удивило, но потом из глубин памяти всплыло воспоминание.

...Вот моя мама, стоя у плиты, с удрученным видом говорит соседке тете Марфе, которая мирно пьет чай на нашей кухне:

– Прямо беда! На сливочном масле котлеты горят, а подсолнечное пузырится.

У тети Марфы были советы на все случаи жизни.

– Посоли постное масло, оно и успокоится, – сказала она.

– Ой, и правда перестало пениться, – обрадовалась через пару мгновений мамуля. – Хороший способ, не слышала о нем раньше...

Я схватила солонку и начала энергично трясти ее над шипящим, словно злой кот, черным хлебом, но пены стало еще больше. То ли во времена моего детства масло было другого качества, то ли соль добывали в других шахтах, но маленькая хитрость, которую использовали мама и тетя Марфа, мне совершенно не помогла.