– Больную зачем привели? – спросила я у Нины. – Лежала бы в кровати.

– Ерунда, – отмахнулась Сундукян, – сейчас водичкой холодной обольют, и к утру температура пройдет.

– Водой? – изумилась я. – Ребенка с температурой и жестоким кашлем окатят ледяной водой?

– Конечно, – спокойно подтвердила поэтесса, – всегда так делаем, к врачам не ходим, да и взять их здесь неоткуда, до ближайшего населенного пункта километров тридцать по лесу.

– А если аппендицит случится? – не унималась я. – Тогда как? Умирать?

– Бог дал жизнь, бог и взял, – вздохнула Нина, – грех идти против его воли и лечиться тоже грех. Если господь решил, что твой путь окончен, следует принять это со смирением и не пытаться продлить свои дни вопреки его воле. А сейчас лучше смотри, начинается.

В углу приоткрылась маленькая, едва заметная дверка, и к столу подошел рослый мужчина. Под простой полотняной рубашкой перекатывались литые мускулы. Черные волосы, зачесанные назад, позволяли видеть высокий выпуклый лоб. Тонкий нос хищно нависал над губами. Впрочем, форму рта не видно, усы и аккуратно подстриженная темная борода закрывают «жевательную часть» лица. Большие черные глаза, будто раскаленные гвозди, вонзились в массу собравшихся.

– Мое вам благословение, дети любимые, – неожиданно ласковым теплым голосом возвестил вошедший.

– Спаси тебя господь, Отец и Учитель, – хором отозвалась толпа.

Мне почему-то стало жарко, в ногах забегали мурашки.

Нина накрыла рукой мою ладонь и еле слышно шепнула:

– Чувствуешь, благодать начинается?

Я испуганно стала шевелить пальцами ног. Так, на лицо его не смотрю, а про себя стану шептать спряжение глаголов, да не французских, которые знаю назубок, а неправильных немецких. Так, lesen, las, gelesen…

Мужчина тем временем взмахнул рукой, и на столе заискрился круглый хрустальный шар-многогранник. В почти полной темноте яркий, ослепительный, мерно мигающий свет притягивал внимание, и я против воли уставилась на шарик во все глаза. Очевидно, толпа сделала то же самое, потому что в зале воцарилась полная, звенящая тишина.

– Вознесем наши молитвы господу, – нараспев, на одной ноте начал «святой отец», – и скажем их на едином правильном языке – умо, нору сан, кому лен орон…

– Орон, – так же мерно, в такт отозвались присутствующие, – орон, моли голу нан…

– А-а-а-а! – то ли запели, то ли завопили женские голоса. – А-а-а-а!

В воздухе поплыл сладковатый незнакомый запах. Стало еще более душно и жарко. По моей спине потек пот, в голове бились молоточки, яркий свет слепил глаза.

– О-о-о, – забасили мужчины.

Я вытащила из кармана припасенную английскую булавку и принялась колоть себе ногу. Только бы не потерять сознание. Боль слегка отрезвила, и краем глаза я теперь смогла наблюдать за происходящим.

В зале творилось невообразимое. Большинство сектантов повскакивали со стульев и посрывали с себя кофты и рубахи. Следом настал черед брюк у мужчин и юбок у женщин. Голые люди раскачивались из стороны в сторону, тряся головами. Глаза у всех напоминали пуговицы – круглые и тупые. Дети выли в углу, стоя на коленях. Несколько человек навзничь лежали на полу, равномерно дергая руками и ногами, кое-кто рвал волосы.

Чтобы особо не привлекать к себе внимания, я тоже сползла на пол. В этот же момент в центр помещения выскочила пожилая обнаженная женщина и завихлялась из стороны в сторону с воплем.

– Накатил, пришел дух божий, идите и возьмите!

Сразу несколько таких же голых мужчин кинулись к ней. Другие принялись хватать соседок.

В полном ужасе я забилась под лавку и наблюдала за оргией. Мужчин в зале оказалось меньше, чем баб, и тетки, не получившие пары, выли, словно сирены. Похоже, что сектантами овладело полное безумие. В воздухе висел крепкий запах пота. Поняв, что никто не собирается меня насиловать, я высунулась наружу. «Святого отца» в комнате не было. Пол был покрыт шевелящимися сектантами, кое-кто пристроился на лавках, дети катались возле двери, выдирая из головы пряди. От спертого воздуха и непонятного тошнотворного сладкого «аромата» начала сильно кружиться голова. Стены избы сдвинулись, пол наклонился. Укладываясь под стулом, я успела подумать: «Посплю часок, устала очень».

Где-то далеко-далеко послышался паровозный гудок. Мои веки открылись и взор уткнулся в потолок. Так, я явно не дома. Из центра белого, без всякой лепнины квадрата свисала не прозрачно-голубоватая венецианская люстра, а голая электрическая лампочка. Яркий, ничем не прикрытый свет резал глаза, и я чихнула.

– Проснулась, милая? – раздался приветливый голос.

Голова повернулась, и я увидела у стола Катю, раскладывающую какие-то коренья.

– Что со мной случилось? – пробормотала я, пытаясь сесть.

Тело не хотело подчиняться, спина кривилась, ноги и руки казались сделанными из жвачки, во рту прочно поселился кислый вкус. Больше всего состояние походило на похмелье.

Катя молча подошла к полке, отодвинула занавеску, вытащила бутылку с наклейкой «Столичная» и, плеснув немного бесцветной жидкости в стакан, протянула мне емкость.

– Пей.

– Что вы, – принялась я отнекиваться, – совершенно не переношу алкоголь.

– Это не водка, – спокойно пояснила Катя, – пей, лучше станет.