Паша долбанул по дубовой панели ногой. Дима не подвел и мигом опустил сачок на фигуру, замаячившую на пороге. Я, заразившись общим энтузиазмом, ринулась вперед, открывая на ходу проволочный ящик.

– Что за черт, – возмущенно завопил Дегтярев, пытаясь стащить с головы сачок, – совсем с ума посходили! Дарья! Это ты придумала шутку!

– А где гусь? – растерянно спросил Генри, пялясь на разъяренного полковника. – Может, на крыльце?

Я освободила толстяка от сачка.

Генри кинулся в сад.

– Чем ты тут занимаешься? – пыхтел Александр Михайлович. – Обалдеть можно! Ты, Дима, меня почти до смерти напугал.

– Здрассти, – растерянно заявил прораб, – то есть, простите, я не хотел. Вашего друга послушался, честно говоря, боюсь с психом спорить, еще обозлится!

– Правильная позиция, – одобрила я и увидела, что в дверь входят Маня и Аркадий.

Вечером ко мне в спальню явилась Машка и, плюхнувшись на кровать, спросила:

– Мусечка, мы ведь очень богаты?

– Смотря с кем сравнивать. Если с Биллом Гейтсом…

– Муся, я серьезно!

– Давай скажем так: у нас есть средства, чтобы ни в чем себе не отказывать в разумных пределах.

– Это как?

– Ну, если Зайка, например, захочет коллекционировать раритетные, многокаратные камни, а я начну прикуривать от стодолларовых бумажек, нашего капитала надолго не хватит.

Маруся стала заплетать из бахромы пледа ко­сички.

– Скажи, если вынуть со счета двести тысяч долларов, мы разоримся?

– Нет, но это очень большая сумма, зачем тебе такая?

Маруська оставила плед в покое.

– Я теоретически интересуюсь. Мы снимали со счета когда-нибудь столько?

Я задумалась.

– Когда дом строили, естественно, все время запускали туда руку и в конечном итоге потратили больше, чем двести тысяч, но единовременно не брали никогда.

Маруська втянула на кровать Хучика и, пощипывая его за жирные складки, спросила:

– А чьи деньги?

– Наши, общие, – улыбнулась я.

– И мои?

– Конечно. У тебя же есть кредитная карточка, хотя Аркашке потребовалось предпринять кое-какие шаги, чтобы ее выдали несовершеннолетней сестре. Покупая что-либо в магазине и расплачиваясь карточкой, ты…

– Я никогда не беру много денег, – прошептала Маруська, – неудобно как-то.

Я прижала дочь к себе.

– Трать, пожалуйста, деньги на то и существуют, чтобы пускать их на ветер. Тебе хочется что-то дорогое, и ты не решаешься приобрести? Ну-ка, признайся, присмотрела колечко? Или часики?

Маня покачала головой.

– Скажи, Мусик, а сколько мы дали Вале Ереминой, когда у нее заболела дочь?

– Ты помнишь об этой истории? – удивилась я.

Когда трехлетняя девочка Валентины заболела раком крови, мы подарили Ереминой деньги на операцию. Валя увезла Олесю в Чикаго, где ребенка вылечили.

– Помню не только это, но даже то, как я жила у Гены и этой… женщины.

– Что ты, Маня, когда Гена и твоя родная мать ­уехали в Америку, тебе исполнилось всего несколько месяцев!

– Все равно! – упорствовала Маруська. – Хочешь, их комнату опишу. Темная, огромная, со здоровенным диваном! Кстати, почему мой отец ни разу не появлялся?

Я разозлилась на Генку. Вот противный мужик! Явился к нам без приглашения, взбудоражил ребенка. Маня никогда раньше не задавала вопросов о своих родителях. Нет, конечно, она знает правду. Я считаю, что люди, не рассказывающие приемным детям истину, очень рискуют. Всегда найдутся «добрые» дяденьки и тетеньки, которые с радостью сообщат ребенку, что он не родной у мамы.

Но Маня считала матерью меня, Аркадия братом и до сих пор жила вполне счастливо, пока не объявился Генка, живое напоминание о давно погребенном прошлом.

– Манечка, – как можно более ласково сказала я, – вряд ли родные мать и брат любили бы тебя больше, чем мы. Ты – наше солнышко.

– Похоже, Ренате было наплевать на всех, – сказала Маня и пошла к двери.

На пороге она обернулась:

– Так сколько мы дали Вале Ереминой?

– Сто тысяч.

– Долларов?

– Да.

– Она их вернула?

– Манечка, Вале неоткуда взять такие деньги.

– И ты никогда не жалела, что они пропали?

– В других обстоятельствах меня, скорей всего, задушила бы жаба, – честно призналась я, – но речь шла о жизни ребенка.

Внезапно Маша повеселела.

– Да, ты права! Когда кто-то болеет или инвалид… Ему надо помочь!

С этими словами она выскользнула за дверь. Я откинулась на подушку. От разговора остался неприятный осадок, и на душе скребли кошки.